Георгий Аркадьевич Шенгели - Изразец

свитки фосфористой пены,

И крупные алмазы Ориона

Дробятся в возметенной глубине.

О море. Родина. Века веков

Я полыхал сияньем фосфористым

В твоей ночи. На рыбьей чешуе

Я холодел сапфиром и смарагдом.

Я застывал в коралловую известь

В извивах древовидных городов.

И вот теперь, свершась единым сгустком

Несу в себе дыхание приливов,

И кровь моя как некогда нагрета

Одною с южным морем теплотой…

Стою. И слушаю. Клубится гул.

В глухих глубинах беглый огнь мерцает,

И, побежденный подвижным магнитом,

В разбег волны я медленно вхожу.

Поэтам

Друзья. Мы — римляне. И скорби нет предела.

В осеннем воздухе разымчиво паря

Над гордым форумом давно отпламенела

Золоторжавая закатная заря.

Друзья. Мы — римляне. Над форумом державным

В осеннем воздухе густеет долгий мрак.

Не флейты слышатся: со скрипом своенравным

Телеги тянутся, клубится вой собак.

Друзья. Мы — римляне. Мы истекаем кровью.

Владетели богатств, не оберегши их,

К неумолимому идем средневековью

В печалях осени, в томлениях ночных.

Но будем — римляне. Коль миром обветшалым

Нам уготован путь по варварской земле,

То мы труверами к суровым феодалам

Пойдем, Орфеев знак наметив на челе.

Вливаясь в музыку, рычанье бури — немо.

Какое торжество, друзья, нас озарит,

Когда отʼяв перо от боевого шлема,

Его разбойник-граф в чернила погрузит.

Пусть ночь надвинулась. Пусть мчится вихрь пожара,—

К моим пророческим прислушайтесь словам:

Друзья. Мы — римляне. И я приход Ронсара

В движении веков предвозвещаю вам.

Державин

Он очень стар. У впалого виска

     Так хладно седина белеет,

И дряхлая усталая рука

     Пером усталым не владеет.

Воспоминания… Но каждый час

     Жизнь мечется, и шум тревожит.

Все говорит, что старый огнь погас,

     Что век Екатерины прожит.

Вот и вчера. Сияют ордена,

     Синеют и алеют ленты,

И в том дворце, где медлила Она,

     Мелькают шумные студенты.

И юноша, волнуясь и летя,

     Лицом сверкая обезьяньим,

Державина, беспечно, как дитя,

     Обидел щедрым подаяньем.

Как грянули свободные слова

     В равненьи и сцепленьи строгом

Хвалу тому, чья никла голова,

     Кто перестал быть полубогом.

Как выкрикнул студенческий мундир

     Над старцем, смертью осиянным,

Что в будущем вскипит, взметнется пир,

     Куда не суждено быть званным…

Бессильный бард, вернувшися домой,

     Забыл об отдыхе, о саде,

Присел к столу, и взял, было, рукой,

     Но так и не раскрыл тетради.

Надпись на томике Пушкина

Теперь навек он мой: вот этот старый, скромный

И как молитвенник переплетенный том.

С любовью тихою, с тревогой неуемной

К нему задумчивым склоняюсь я челом.

И первые листы: сияет лоб высокий,

И кудри буйствуют, — а утомленный взор

И слабым почерком начертанные строки

Неуловляемый бросают мне укор.

Томлюсь раскаяньем. Прости, что не умею

Весь мой тебе отдать пустой и шумный день,

Прости, что робок я и перейти не смею

Туда, где носится твоя святая тень.

«…Никитские ворота…»

                      …Никитские ворота.

Я вышел к ним, медлительный прохожий.

Ломило обмороженные ноги,

И до обеда было далеко.

И вижу вдруг: в февральскую лазурь

Возносится осеребренный купол,

И тонкая как нитка балюстрада

Овалом узким ограждает крест.

И понял я: мне уходить нельзя

И некуда уйти от этой церкви;

Здесь разгадаю я то, что томило,

Невыразимо нежило меня.

Здесь я забвенный разгадаю сон,

Что мальчиком я многократно видел:

Простые линии в лазури, церковь,

И радость, и предчувствие беды.

И я стоял. И солнце отклонилось.

Газетчик на углу ларек свой запер, —

А тайна непрестанно наплывала

И отлетала снова. А потом

--">