Давид Наумович Гофштейн - Избранное

моими гостями, грузинскими писателями, решил завернуть — на правах близкого друга — к нему на квартиру. (Мы до второй мировой войны жили с ним в Киеве в одном подъезде.) Самое удивительное было то, что хозяин ничуть не удивился нашему несвоевременному вторжению, он даже как будто ожидал его. Появилась бутылка вина, началась дружеская беседа, — и оказалось, что и в делах грузинской литературы он разбирается совсем неплохо, а главное — горячо ими интересуется. Кстати, он был деятельным, чутким и умным переводчиком.

Из поездок за границу он вынес глубокое, но никак не низкопоклонническое восхищение перед европейской культурой и бессмертными ее памятниками, весьма ироническое, вернее саркастическое, отношение к капиталистическому миру, к либеральным болтунам и глубочайшее уважение к людям труда, живущим в зарубежных странах. Он был врожденным и убежденным демократом. Став членом Коммунистической партии, он всецело проникся великим учением Маркса, Энгельса, Ленина, одной из центральных идей этого учения — идеей интернационализма.

Путь его в партию не был прямым, это так. Были у него и ошибки, и неверные шаги, и временные отходы в сторону национализма, обусловленные рядом весьма сложных причин. О подобных людях профессиональные историки литературы говорят, что они прошли сложный путь развития. Для нас важно, что человек, о котором идет речь, преодолел свои заблуждения и стал тем, чем он был для всех нас, — честным советским гражданином и коммунистом.

В историю литературы Давид Наумович Гофштейн вошел как крупный и весьма своеобразный поэт. Родившийся в 1889 году в Коростышеве, ныне Житомирской области, а тогда Киевской губернии, Давид Гофштейн рос в деревне и с трудом, но и с настойчивостью, как многие еврейские юноши того времени, добился образования (в Психоневрологическом петербургском институте, в Киевском коммерческом институте), которое неизмеримо пополнил упорной работой над собой. Первые, очень ранние его литературные опыты написаны были на русском, украинском и древнееврейском языках. Впоследствии он всецело, как поэт, перешел на современный еврейский язык. Большое значение для творческого и идейного развития Гофштейна имела дружба его с выдающимся еврейским писателем-революционером Ошером Шварцманом. Не ошибемся, если добавим, что расширению кругозора поэта весьма способствовало основательное знакомство с русской, украинской, западноевропейской классической литературой, а также — впоследствии — постоянное общение с представителями многонациональной советской литературы.

Печататься Гофштейн начал в еврейской прессе после февральской революции, первая книга его, за которой последовал ряд других, появилась только в 1919 году.

Но Давид Гофштейн был советским поэтом, советским литератором не только по признаку времени, в которое протекала его деятельность. Он, как настоящий большой художник, отражал нашу советскую действительность во всем ее многообразии. И если ряд его стихов, особенно первых лет, посвящен печальному и тяжкому прошлому родного народа, то впоследствии все больше и больше занимает место в его творчестве тема современности, тема социалистического строительства, тема дружбы народов, тема Октября, тема великих побед советского народа.

Критика не раз отмечала, что Гофштейн был большим мастером формы, сочетавшим классические традиции со смелым новаторством. Это так, конечно. Гофштейн был неистощимо изобретателен в строфике, в ритмике, в рифмовке, его эпитеты, метафоры, сравнения поражают своей меткостью, а подчас и неожиданностью. Но главное не в этом. Главное в том, что Давид Гофштейи, как подлинно большой поэт, смотрел на мир своими глазами, что он имел свой голос, что он умел по-своему повернуть ту или иную лирическую тему, что он умел, взяв самый обыкновенный предмет, вдруг осветить его неожиданным светом (крохотное стихотворение «Яблоко» или еще меньшее по размеру — «Щепочка»). Он с проникновенной нежностью любил природу — и с восторгом смотрел на величественные здания современного города («Город», «Дождь»). Он был настоящий поэт-мыслитель, у которого самые незначительные, казалось бы, явления жизни вызывали широчайшие и иногда очень смелые ассоциации и обобщения. И основное — он любил человека, любил народ, любил человечество.

Таким он вошел в наши сердца. Хочется верить, что таким же войдет он в сердца читателей младшего поколения, для --">