Рюрик Ивнев , Вадим Габриэлевич Шершеневич , Константин Аристархович Большаков , (Хрисанф) - Крематорий здравомыслия

не видели нашей хозяйки, а она с тех пор сильно изменилась, хотя и ни капельки не постарела, даже помолодела, пожалуй. Да и разсмотрели ли Вы, как нужно, тогда ея лицо? Ведь Вы всегда гуляете под руку с поверхоскользием, миленькая. Что же касается нас, жильцов Мезонина, то Вам будет скорее любопытно, чем страшно познакомиться с нами: не страшно потому, что мы очень любезный народ и никогда не обращаемся с нашими гостями хуже, чем гости с нами; любопытно потому, что мы кое-чем отличаемся от других. Мы любим то, что близко, а не то, что далеко. Мы говорим о том, что мы знаем, а не о том, о чем мы только слышали от других. Из окон нашего Мезонина виден дом булочника, и мы не станем разсказывать Вам, миленькая, о старинном замке с великолепными башнями, и если нам грустно, то нашу грусть мы сравним скорее с перочинным ножом, чем с бурным океаном – где этот океан? Мы его не видели, да если бы и увидели, то не смогли бы его полюбить, то-есть понять так же хорошо, как понимаем мы комнаты нашего Мезонина. Скорее сравним мы океан с суповой миской, в которой кипящий бульон, чем эту миску с океаном. Я вижу, миленькая, что при этих словах Вы уже пугаетесь и говорите: «Fi done как это прозаично», но мы, жильцы Мезонина, уверены, что дом булочника ничуть не менее поэтичен, чем старинный замок, а бульон вовсе не хуже океана. Образ Самой Очаровательной, который заперт в душе у каждаго из нас, делает одинаково поэтичным все вощи, все мысли и все страсти. С нами происходит то самое, что и со всеми влюбленными. Влюбленный идет по улице, и все, что встречается ему, так или иначе, но непременно напоминает ему о любимой; то же самое и у нас: во всем мы видим лицо нашей очаровательной Поэзии. Да, миленькая, мы романтики больше чем другие, мы романтики от котелка до башмаков. Итак, не бойтесь и приходите к нам на верниссаж нашего Мезонина. Все наружное, весь уличный шум, все маленькие человеческие поступки, все чувства, все мысли, просачиваясь сквозь стекла его окон, становятся высокой музыкой. Мы угостим Вас, быть может, не сытным, но, наверное, изысканным в своей простоте обедом, и в изысканном и простом платье выйдет навстречу Вам Самая Очаровательная.

Оставьте, грусти и шалости,

    Чуть-чуть сумасшедших.

Возьмите свечи, пожалуйста,

    Нужно зажечь их.

Встретьте на нашей лестнице

    Гостей верниссажа!

Про того, кто встретить поленится,

    Госпоже мы разскажем.

Здравствуйте! Вот наши комнаты –

    Столовая и гостиная.

Побудьте здесь и запомните

    Верниссаж Мезонина!

У круглаго камня.

Белея, ночь приникла к яхте,

Легла на сосны пеленой…

Отава, Пейва, Укко, Ахти,

Не ваши ль тени предо мной?

Есть след ноги на камне старом,

Что рядом спит над гладью вод.

Туони! ты лихим ударом

Его отбросил от ворот!

Бывало, в грозные хавтаймы,

Неся гранитные шары,

Сюда, на тихий берег Саймы,

Вы все сходились для игры.

Где ныне косо частоколом

Вдали обведены поля,

Под вашим божеским футболом

Дрожала древняя земля.

И где теперь суровый шкипер

Фарватер ищет между скал,

Когда-то Юмала-голькипер

Лицо от пота омывал.

Былые матчи позабыты,

И вы – лишь тени в белой мгле,

Но тяжкие мячи-граниты

Лежат в воде и на земле.

Валерий Брюсов.

1913.

Хрисанф

«Мне страшно, как будто я медиум…»

Мне страшно, как будто я медиум.

Миленькая, послушайте:

Закуталась ночь неведеньем,

Как шалью старушечьей.

Идет, ни на что не похожая,

Немножко хихикая, сердится.

Все страхи с минутною дрожью

Фотографирует сердце.

Льет призраки ночь, как олово,

Гадает она потихоньку.

В страшную эту столовую

Придите-же Вы, о, тоненькая.

Вы сделайте многоуютнее

Ночью, под лампою, в комнате.

Не знаем старинной мы лютни,

О страсти споем мы, пойдемте.

Пойдемте, наполним неведеньем

Рюмки, и будем здесь чокаться.

Ни ночь не увидит, ни медиум

Нежно-невиннаго фокуса.

«Очень печальных сумерок…»

Очень печальных сумерок

Задумчивыя материи.

Вздохнув, нечаянно умерли

Не думанныя потери.

Вечер усталым философом

Грусть опускает на стены.

Бродят в туманном и розовом

Не усыпленныя страсти.

Кем-то, наверно, подслушанный

С ними иду под карнизами.

Кто позовет меня к ужину,

Где шалости --">