Игорь Васильевич Северянин , Иван Васильевич Игнатьев , Димитрий Александрович Крючков - Стеклянные цепи

Ним, за его четким, строгим профилем восстают в зеркалах магические, редкие тени – поля, церковушки ветхие, сады в сиренях вешних и жадно просит сердце еще жизни, еще новых трепетов. И «зверь неутомимо гибкий» – все та же Женщина – «ведьмовской напиток» пьянит волю и ум и новые муки несут страстные лики в зеркалах.

«Дай мне испить животворящую,

Горящую, как счастье, боль».

Поет Гадатель теням проходящим и славит разноликую, смиренную и властительную в неотвратимую, как Смерть – Любовь!

Но и в часы гаданий, и в тот миг, когда сливаются дыхания и мы трепетной рукой срываем Жар-Цвет пламенеющего счастья и на торжищах Мира – всюду царит над художником обет пророческий, поиск Красоты, власть «святого ремесла», – ларь высший, несказанный, принудительный. Как Израиль дерзающий, идет кудесник-маг навстречу языку родному с возгласом молитвенным грядущей победы или поражения:

«Ты – Мститель мой, ты – мой Спаситель,

Твой Мир – навек моя обитель, Твой голос – небо надо мной!».

Затуманена даль зеркал и в полутьме, в жемчужных нимбах встают «властительные тени» и между ними тот, что вел народ избранный о-т Синая, чудотворец-пророк косноязычный и Мира властелин – Александр и в косах белокурых Гретхен.

Знакомые тени мелькают – молнии и грозы недавнего прошлого, буря отгремевшая и близкие душе художника – венок душ, сплетенных ритмом очарования земного.

Книга силы, радости земной, книга мудрости зрелой и безумие дерзающего – так назову я «Зеркало теней».

Пленительно зеркало это, страшит и томит глубина его, переходы и орнаменты зал «надземного жилища», и все ярче и ярче восстает перед нами творец и заклинатель! Как флейта-змей, так чаровные напевы его влекут тоскующие души от алтарей повседневности на ступени Радости и Безумия, за наши небеса к далям неизведанным, в которых

«Я узнал вновь

И страсть и горесть и любовь,

Блеск дня, чернь ночи, весны, зимы»

Иван Оредеж

Электрические стихи

Северянин. Электрические стихи

…И вся эта книга – Молитва Миражно-голубым берегам, где миражится голубой принц в хороводах. Где кружатся то тихо, то быстро «головки женщин и хризантем»…

Он устал, поэт. И в трауре месс, как большой гордый зверь, он «плутал» в сонных туманах, в садах, утопленных в луне. И бился в одном из колец, брошенных Маем. А душа высекала пугливыя искры, трепетали взмахи. Устало глядел он в мутно слепые глаза, слушал грязные стоны. Хотел разсмеяться всему, но губы нежданно изломились болью. («Похоронная Ирония», «Chansonette», «Гурманка»).

И боль, как боль ребенка, трагично и просто разлилась отцвеченными кровью песнями. («В шалэ березовом», «Озеровая баллада», «Импровизация», «Марионетка проказ», «В предгрозье», «В парке плакала девочка»…).

Вскинулась скорбь и оборвалась… В оркестре обрывают свою игру страстный скрипки и виолончели, и только орган молится кому-то устало. Устало молит – один орган… Так и поэт. Хотел смеяться, но в пляске Мая увидел тайныя кольца. Смех переплелся с рыданьем. Рыдал и смеялся. Рыдал.

А душа уже пела в прошлом, рыдая… Изгибная линия исчезнувшаго тела… Вдалеке – виолончель… Княжна рыдала перед ливнем… Триолетныя кудри… Фиалковая глубь очей…

Опять взмахнули тысячи страстных смычков – поэт бросил в сонные туманы пламень знойных песен. Сверкнул и залился огнем. «Разсказ путешественницы». Смычки взмахнулись и застыли. Орган.

Печальный орган, точно король, правит черныя мессы над дофином умершим. Тоскует орган («Сириусотон», «Nocturne», «Яблоня-сомнамбула», «Фиалка»).

Гремит властно и глубоко. И властная тоска растет-растет, и в той тоске слышны напевы молитв. Кому? Напевы молитв миражному берегу, молитв Созидающему Оленя, молитв к «той, кого не знаешь и узнать не рад»…

И вот молится в больном экстазе поэт. Экстазы молитв несут его белой ночью в лунныя глуби на яхте воздушной. Несут туда, где «снега, снега – как беломорье…» В лесную глубь. Органы слились в невыразимо больной молитве. Органы унесли поэта в стекляные покои. И гудят, и грохотливо рыдают, разбивая звуки о стекляныя стены, а поэт один, как в пропастях летящий орел.

Но горд поэт и смел: он в комнате стекляной поднимает бокал, пьет тост безответный – Тринадцатой. А у ней, может быть, льдисто-холодныя руки, у Тринадцатой? И не приходит она потому, что трепеты изменчивых, как искры электричества, органов слепят Ее.

Письма в

--">