Иван Созонтович Лукаш - Цветы ядовитые

Иван Созонтович Лукаш Цветы ядовитые

Я славлю!

Закованные в железо и медь легионы императора Цезаря,

 ткань истлевших знамен старой гвардии, артиллерийский снаряд,

 свист пуль, дробящих черепа и вырывающих мясо,

  я славлю.

Траурный гимн полунощной заутрени, тихий звон шага под сводом собора,

 запах ладана от риз парчевых, молитвенно-шумные вздохи органа,

 и трепетанье светлых хоругвей с женственным ликом Христа

  славлю я.

Нож, с размаха разящий быка в дымном смраде

 зал скотобойни –

  я славлю.

Торреадора, сорвавшего в агонии жемчуговое шитье своей куртки,

 груду кровавых, подернутых паром, кишек на арене и чернаго,

 с розовой пеной у рта, быка, быка,

 несущаго смерть на конце крученаго рога –

  я славлю.

Землю, брошенную гигантскими пальцами, как

 мяч в голубой провал вселенной

 и грохот движения круглых планет, –

  славлю я.

Милую ласточку, мелькнувшую изящной тенью

 под белым и сонным в сумерках озером,

Легкий девичий след на снегу, –

  славлю я.

Душное дыханье орхидей и нарциссов,

Пламень ароматных желтых свечей черной мессы,

Воспаленныя губы, укус

 и сцепленный поток тел сплетенных

  я славлю.

Тихую Христову рабыню, приносящую каждое утро

 полевыя маргаритки и мирты к престолу Девы Марии, –

  я славлю.

Я славлю Галла, жилистым кулаком разбившаго мраморную герму.

Волчью стаю бледных и безумных поджигателей храмов, музеев и фабрик –

  я славлю.

Пыльную тишину переулков стараго города,

 монету старинную,

 мертвый шелк бледной робы,

 старинную книгу с застежками и

 с гравюрами на шаршавой бумаге

 и пудренную пастораль –

  я славлю!

Больныя гримасы

1. Сирень в граненом фиале

В то лето мы жили на даче.

Я помню, как тетя Рая, разсказала мне сказку про маленькую царевну.

Ее любил тихий паж, пришелец из стран заморских. В солнечной царевниной стране жил черный колдун. Он унес царевну из ея стеклянных покоев, а паж искал и в саду благоуханно-сиреневом царевна отозвалась пажу…

Жених сестры привез зеленый фиал ко дню ея рожденья. Я помню душистое дыханье сиреневых кудрей в фиале.

Мне было десять лет и я искал царевну.

Никто не отозвался мне из сирени – я разбил и граненый фиал. Лицо сестры изломалось старушечьей гримасой и стало злым. Мне больно было, но я молчал. Мне потому было больно, что никто не отозвался мне.

Я никогда, вероятно, – не встречу эту маленькую царевну. Она приходит ко мне только в тихих сиреневых снах.

2. Полишинель

Он смешной Полишинель – он всегда смеется.

Когда ему пунцово раскрашивали картонныя щеки и подрисовывали уголки тонких губ, – он смеялся. Он смеялся, когда ясноглазыя дети в игре помяли его горб и оторвали бубенцы колпака. Он смеялся за тяжелым комодом, брошенный в густую, серую пыль… Он и теперь смеется… Крысы отгрызли ему румяныя щеки, плеснь чердака разъела шутовской балахон. Один стеклянный глаз выбит, а другой щурится – такой блестящий, веселый. Смотрите! Он сейчас расхохочется этот смешной Полишинель.

3. Кареты

У факельщиков траурные кафтаны пахли нафталином и сыростью.

Черный гроб виделся мутным пятном между фонарей на катафалке. Было много карет. Оне тонули в мутных сумерках улиц, мерцали желтыми огнями сквозь прозрачный крэп. В каретах на твердых плюшевых подушках старухи сидели. У них лица в паутине морщинок и золотые колечки на костлявых пальцах…

Кареты, кареты… Много карет.

Черныя блестящия с электрическими фонарями. Лошади бегут, привычно откидывая разбитыя ноги. Пьяно кричат кучера.

Мелькнул в окне мальчик с образом – томный, в шелковой рубашке.

Кареты, кареты… Много карет.

4. Мыло молодости

Это совсем маленькая история.

Жил один поэт, бедный как церковная мышь. Он отдал свои робкия песни людям. Газеты петитом напечатали заглавие его книжки, а поэт голодал…

Он умер зимою, в своей обледенелой мансарде и только цветы, разцветшие на разузоренных морозом стеклах, пели шопотливыя мессы над ним.

У другого был маленький морщинистый череп и пухлыя красныя руки. Он смешал толченый кирпич с духами и жиром и --">