Константин Дмитриевич Бальмонт - Моё – Ей

Константин Дмитриевич Бальмонт Моё – Ей

Моё – Ей

Россия

Моя твердыня

Вседневность Солнца – моя твердыня.

Настанет утро, оно взойдет.

Так было древле. Так будет ныне.

И тьме, и свету сужден черед.

  Вперед уходят все сочетанья,

  Хотя по кругу идет узор.

  Что было, было. Тут нет гаданья.

  Что будет, будет. Бесплоден спор.

От гор высоких – густые тени.

Из гроз сгущенных – повторный гром.

Но есть исход нам из всех сцеплений.

Есть быль, давно ей был нужен – слом.

  Узлом давнишним себя не мучай.

  Свой парус емкий – с ветрами ставь.

  И против ветра. И бейся с тучей.

  Не бойся вала. Спасайся вплавь.

Ты – явь, не греза. Свой облик помни.

Ты – слиток света. Умам – звено.

Хотя б в глубокой каменоломне,

Но взять свой мрамор тебе дано.

  Давно мученья. Еще минута.

  Еще минута. Как больно мне.

  Но срок короче. Слабеет пута.

  Твердыня ночи сгорит в огне.

На дне чистилищ мы, погибая,

Не погибаем, пока – хотим.

Душа провидит, как та слепая,

Что оком духа пронзила дым.

  К златым есть далям в душе оконце.

  Нас голубая помчит река.

  Я сгусток света. Я слиток Солнца.

  Моя твердыня во мне крепка.

Она

В мгновенной прорези зарниц,

В крыле перелетевшей птицы,

В чуть слышном шелесте страницы,

В немом лице, склоненном ниц.

  В глазке лазурном незабудки,

  В веселом всклике ямщика,

  Когда качель саней легка

  На свеже-белом первопутке, –

В мерцаньи восковой свечи,

Зажженной трепетной рукою,

В простых словах «Христос с тобою»,

Струящих кроткие лучи, –

  В глухой ночи, в зеленоватом

  Рассвете, истончившем мрак,

  И в петухах, понявших знак,

  Чтоб перепеться перекатом, –

В лесах, где папоротник, взвив

Свой веер, манит к тайне клада, –

Она одна, другой не надо,

Лишь ей, Жар-Птицей, дух мой жив.

  И все пройдя пути морские,

  И все земные царства дней,

  Я слова не найду нежней,

  Чем имя звучное, Россия.

Моё – Ей

Приветствую тебя, старинный крепкий стих,

Не мною созданный, но мною расцвеченный,

Весь переплавленный огнем души влюбленной,

Обрызганный росой и пеной волн морских.

Ты в россыпи цветов горишь, внезапно тих,

Мгновенно мчишься вдаль метелью разъяренной,

И снова всходишь в высь размерною колонной,

Полдневный обелиск, псалом сердец людских.

Ты полон прихотей лесного аромата,

Весенних щебетов и сговора зарниц.

Мной пересозданный, ты весь из крыльев птиц.

И рифма, завязь грез, в тебе рукой не смята.

От Фета к Пушкину сверкни путем возврата

И брызни вдаль дорогой огневиц.

Я видел много чаровниц,

Со мной гадавших о грядущем.

Я по густым скитался кущам.

Взглянул на много чуждых лиц

В глуши неведомых станиц.

Смотря украдкой из бойниц,

В боях участвовал я разных.

Я медлил в россыпях алмазных.

Я с тем же сердцем падал ниц

В огнях враждующих божниц.

Я слушал шепоты черниц,

Уважил все чужие храмы.

Все голубые фимиамы.

И птицей, выше верениц,

Рассек преграды всех границ.

Но, слыша острый свист синиц,

Всегда лечу душой в родное.

Я вновь не в осени, а в зное,

И внемлю песне молодиц

Над мглой серебряных криниц.

Как мертвый, восстающий из гробниц,

Познавший власть явиться не скелетом,

А юношей, и в плоть, и в кровь одетым,

Мечтающим о пламенях девиц, –

Как клекот потревоженных орлиц,

Пророчеством вскипевший непропетым, –

Как быстрый конь, бегущий белым светом

За табуном горячих кобылиц, –

Я знаю, что таинственная дверца

Из смерти в жизнь, из тьмы до бытия,

Есть правда растворившегося Я.

Поняв, что верно в лике иноверца,

Пронзить свое пылающее сердце.

Вскричать, чужую боль приняв: «Моя!»

Игрою тонкого тканья

В чужие я вникаю души.

И боль в моей душе все глуше,

А радость – влажный звон ручья.

Власть претворения – моя.

Ползет ли предо мной змея,

Я пеньем ворожу над нею

И в колдованьи цепенею.

Свою отраву затая,

Она как тень. Она моя.

Земля вселенская – ничья,

Она – в своей лишь литургии.

Всем сердцем я в моей России.

Металл расплавленный – --">