Рюрик Ивнев - Пламя пышет

мерзлый снег.

Я рисую силуэты Вашей головки.

В соседней комнате песни коллег.

Пусть там стучат всё время посудой,

Пусть там балалайка беспрерывно бренчит –

Я Вас никогда, мой друг, не забуду,

Как не забуду русский алфавит.

Пью молоко и заедаю галетой,

А в мечтах – Ваша шаль и теплый диван.

Почему в любви несчастны все поэты!

Будет ли мне на этот вопрос ответ дан?

Гибель кучера

Туманит голову разжиженная каша

Костей изломанных, покрытых мясом.

Теперь – ничто, а был румяный кучер Яша,

Кричавший: «берегись, с дороги» басом.

Кафтан изодран; две руки отдельно

Каким-то чудом целые, окрестясь…

Остатки тела грустно, колыбельно

Окутала, как ватой, уличная грязь.

Толпа зевак струит пустые взгляды,

Дрожат колени. Страх блестит, как моль.

Холодный воздух отравляют яды

И на душе печаль и боль.

«Я опять, как маленький…»

Я опять, как маленький,

Я опять в саду.

Ротик чистенький, аленький.

Я вишни краду.

Садовник не бдительный

Ушел с поста.

Мой путь утомительный,

Как верста.

Ах, что Вы скажете:

Я горю, как огонь,

Может быть Вы завяжете

Мою ладонь.

Кровь течет струйкой аленькой,

Я боюсь и кричу,

Я совсем как маленький.

(Я не шучу).

«Стоять на пристани плывучей, зажавшись…»

Стоять на пристани плывучей, зажавшись

Между кулями с посыревшей мукой,

Прикоснувшись к перилам, к железу, к ржавчине,

И быть захваченным неразъяснимой тоской.

Смотреть на воду темновато-грязную,

Ударяющуюся о быки,

Повторять какую-нибудь фразу бессвязную,

Шершавую, как башлыки.

Пахнет сыростью и еще чем-то особенным,

Неразличимым, но густым.

Пароход из огромной утробы

Выбрасывает сероватый дым.

«С палубы чистенькой и беленькой…»

С палубы чистенькой и беленькой

Я смотрю вниз, как носят матросы груз;

Мукою измазаны их передники

И лица, как разрезанный арбуз.

Берега заманчивы и ласковы,

Но на сердце – странная боль.

«Ну, живее, живей подтаскивай,

Разболелась, что-ли мозоль?»

Воздух светлый и чуточку пахнущий

Бочонками соленых рыб…

Прошел кто-то тяжело ахающий

Под тяжестью бесцветных глыб.

И внезапно улыбка запряталась

И безумный, сжигающий стыд

Всё сильней, горячей обхватывал

Сердце, запылавшее от обид.

Бесконечное стихотворение

Я видел зеленое поле

И медную луну,

Опустившуюся на травку,

Стосковавшуюся в неволе,

Любящую весну,

Весну в поле.

И цветочки и канавку.

Я видел в поле

Цветы и почки.

Непослушные дочки

Бегали на воле.

Непослушные дочки

Видели поле

И медную луну,

Опустившуюся на травку . . . . . . . .

«В чем? В шелку-ли, в арестантском халате?..»

В чем? В шелку-ли, в арестантском халате?

Не всё равно?

Когда думаешь о вечной расплате

И смотришь на дно.

Будет резать железо ноги

Или кольца украшать труп.

Все равно, когда на дороге

Уступ.

Слезы, музыка, шелест платья

Или тихий церковный звон.

Я лежу, ты лежишь, в объятьи

И сегодняшний день сотворен.

«Мечтаю, как мальчик, я об этой встрече…»

Мечтаю, как мальчик, я об этой встрече,

Гадаю, что эта встреча мне принесет;

Мою душу вылечит или искалечит?

Вылечит, если сосчитаю до трехсот.

Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь…

Боже! Вдруг не успею. Карточный дом упадет.

Точно декламатор, которому кричат: «Просим, просим!» –

Я волнуюсь. Может быть совсем не придет.

Нет! Этого не будет. Я успел сосчитать. Вот удача!

Домик не повалился. Значит – хорошо.

Не придется больше томиться от плача

И от бессонницы принимать противный порошок.

«Ветер жестокий бьется о ставни…»

Ветер жестокий бьется о ставни.

Падает с неба крупный дождь.

От воды на улице блестят камни.

Вдалеке шорох рощ.

Я сижу один дома.

Я не увижу сегодня Вас.

Открою окно. Не боюсь грома.

Слезы у моих глаз.

Вы теперь сидите в качалке.

Читаете книгу, мой друг.

Мои мысли печальны и жалки…

Валится перо из рук.

«Шумный смех, опьяняющий и ласковый…»

Шумный смех, опьяняющий и --">