Андрей Андреевич Вознесенский - Тьмать

немоты,

стоят, как каменные, бабы,

луне подставив животы.

И, поворачиваясь к свету,

в ночном быту необжитом —

как понимает их планета

своим огромным животом.

1958

ТАЙГОЙ

Твои зубы смелы

в них усмешка ножа

и гудят как шмели

золотые глаза!

Мы бредём от избушки

нам трава до ушей

ты пророчишь мне взбучку

от родных и друзей

ты отнюдь не монахиня

хоть в округе – скиты

бродят пчёлы мохнатые

нагибая цветы

на ромашках роса

как в буддийских пиалах

как она хороша

в длинных мочках фиалок

В каждой капельке-мочке

отражаясь мигая

ты дрожишь как Дюймовочка

только кверху ногами

ты – живая вода

на губах на листке

ты себя раздала

всю до капли – тайге.

1958

СИБИРСКИЕ БАНИ

Бани! Бани! Двери – хлоп!

Бабы прыгают в сугроб.

Прямо с пылу, прямо с жару —

ну и ну!

Слабовато Ренуару

до таких сибирских «ню»!

Что мадонны! Эти плечи,

эти спины наповал —

будто доменною печью

запрокинутый металл.

Задыхаясь от разбега,

здесь на ты, на ты, на ты

чистота огня и снега

с чистотою наготы.

День морозный, чистый, парный.

Мы стоим, четыре парня,

в полушубках, кровь с огнём, —

как их шуткой

шуганём!

Ой, испугу!

Ой, в избушку

как из пушки, во весь дух:

– Ух!..

А одна в дверях задержится,

за приступочку подержится

и в соседа со смешком

кинет

кругленьким снежком!

1958

ТУЛЯ

Кругом тута и туя.

А что такое – Туля?

То ли турчанка —

тонкая талия?

То ли речонка —

горная,

талая?

То ли свистулька?

То ли козуля?

Т у л я!

Я ехал по Грузии,

грушевой, вешней,

среди водопадов

и белых черешней.

Чинары, чонгури,

цветущие персики

о маленькой Туле

свистали мне песенки.

Мы с ней не встречались.

И всё, что успели,

столкнулись – расстались

на Руставели…

Но свищут пичуги

в московском июле:

«Туит —

ту-ту —

туля!

Туля! Туля!

1958

* * *

По Суздалю, по Суздалю

сосулек, смальт —

авоською с посудою

несётся март.

И колокол над рынком

мотается серьгой.

Колхозницы – как крынки

в машине грузовой.

Я в городе бидонном,

морозном, молодом.

«Америку догоним

по мясу с молоком!»

Я счастлив, что я русский,

так вижу, так живу.

Я воздух, как краюшку

морозную, жую.

Весна над рыжей кручей,

взяв снеговой рубеж,

весна играет крупом

и ржёт, как жеребец.

А ржёт она над критикой

из толстого журнала,

что видит во мне скрытое

посконное начало.

1958

ТБИЛИССКИЕ БАЗАРЫ

…носы на солнце лупятся,

как живопись на фресках.

Долой Рафаэля!

Да здравствует Рубенс!

Фонтаны форели,

цветастая грубость!

Здесь праздники в будни,

арбы и арбузы.

Торговки – как бубны,

в браслетах и бусах.

Индиго индеек.

Вино и хурма.

Ты нынче без денег?

Пей задарма!

Да здравствуют бабы,

торговки салатом,

под стать баобабам

в четыре обхвата!

Базары – пожары.

Здесь огненно, молодо

пылают загаром

не руки, а золото.

В них отблески масел

и вин золотых.

Да здравствует мастер,

что выпишет их!

1958

ОДА СПЛЕТНИКАМ

Я сплавлю скважины замочные.

Клевещущему – исполать.

Все репутации подмочены.

Трещи,

трёхспальная кровать!

У, сплетники! У, их рассказы!

Люблю их царственные рты,

их уши,

точно унитазы,

непогрешимы и чисты.

И версии урчат отчаянно

в лабораториях ушей,

что кот на даче у Ошанина

сожрал соседских голубей,

что гражданина А. в редиске

накрыли с балериной Б…

Я жил тогда в Новосибирске

в блистанье сплетен о тебе.

Как пулемёты, телефоны

меня косили наповал.

И точно тенор – анемоны,

я анонимки получал.

Междугородные звонили.

Их голос, пахнущий ванилью,

шептал, что ты опять дуришь,

что твой поклонник толст и рыж,

что таешь, таешь льдышкой тонкой

в пожатье пышущих ручищ…

Я возвращался.

На Волхонке

лежали чёрные ручьи.

И всё оказывалось шуткой,

насквозь придуманной виной,

и ты запахивала шубку

и пахла снегом и весной.

Так ложь становится гарантией

твоей --">