Андрей Викторович Родионов - В электричке

он подавится золотым пейджером

И еще одним золотым телефоном.

А я спокойно вздохну, и вечером

Тихо пойду дорожкой знакомой.

* * *

Давным-давно, в магазине «Книги»

Работал я экспедитором-грузчиком.

Входившая в моду профессия барыги

Заставляла меня относиться к книгам, как к мусору.

В то время произошел случай со мной,

Точнее, неприличный случай с моим начальником.

А моим начальником была женщина-алкоголичка.

Она пила, как лошадь, работала, как вол.

«Под небом голубым есть город золотой», —

Ей очень нравилась эта песня.

Временами у нее начинался запой,

Шаг за шагом она приближалась к бездне.

К бездне, в которой, если лететь до самого дна,

Можно попасть в Золотой Город прямиком.

Забыл сказать: она пила не одна,

А с мужем своим, телемастером, обычным мужиком.

Однажды приходит она рано утром на работу

И сразу вызывает меня:

— Иди и купи портвейна на сотку.

По тем временам это было до хрена!

Мы сели пить, и примерно к обеду

Выпили все, что я на сотку принес.

— Сходи еще, я домой не поеду:

Останусь здесь ночевать. — Не вопрос, —

Я отвечал, еле ворочая язык.

До этого мы, кстати, сидели молча,

Ее глаза были, как два входа в тупик.

Мы выпили еще, и я услышал такую

Историю, достойную пера Генриха Сапгира:

Мать ее мужа разрешала этому мудаку Юре

Днем изменять жене в своей квартире.

Сама же отмазывала его перед женой,

Говорила, что он пожрать к ней заходит.

«Под небом голубым есть город золотой», —

Пришла мне на ум одна из ее любимых мелодий.

— И как же вы вычислили этого вонючего козла? —

Спросил я, вытягивая сигарету из ее пачки.

— В обед случайно к его матери я зашла,

А она открыла дверь, не надев собачки.

Он валялся на диване с какой-то блядью,

А мать слушала в это время «Маяк».

И тут она заплакала.

Она плакала до вечера, и мы пили коньяк.

Вскоре ее уволили за пьянство,

Потом и меня поймали на воровстве.

И я всегда вспоминаю об этом блядстве,

Когда читаю в своей трудовой книжке,

Что уволен по статье…

Город тупиков, гаражей и заборов,

Рождает истории, одна паршивей другой.

Я стою на пустыре с трудовой книжкой вора

И пою: «Под небом голубым есть город золотой».

* * *

Проезжая мимо помойки

Иногда увидишь: в грязи

Лежат холодильник или плита,

Расписанные фантастическими цветами.

Эта тяга народа к творчеству

Умиляет и настораживает,

Но примитивное зодчество

Помойку облагораживает.

Твой холодильник не такой, как у всех,

На твоем серванте — бумажная аппликация.

На стене — картина неизвестного художника,

Который умер в четырнадцать лет

Во время мастурбации.

Ты как вылезший наружу конец пружины диванной,

Ты была большая оригиналка.

Твой холодильник, раскрашенный странно

Я вспомнил, проезжая мимо свалки.

И пусть уже пусто, и нет просвета:

Потянулись заборы и гаражи,

Ты продолжаешь вкладывать душу в предметы,

В предметы, у которых нет своей души.

* * *

Я сел в поезд одного из направлений местных,

Вагон был почти пустой.

Заняты были всего три места,

И все три заняты передо мной.

На одной скамье сидели втроем

Баба и два мужика.

Я им, видимо, помешал, не знаю, в чем:

Они с ненавистью посмотрели на меня.

Вагон тронулся, я устроился удобно,

И притворился, что крепко сплю.

Минуты три они сидели спокойно,

Потом пересели на другую скамью.

— Что они там делают, узнать пора бы, —

Продолжая как-будто спать,

Я увидел, что торчащую над сиденьем голову бабы

Мужская рука попыталась обнять.

Внезапно один из мужиков обернулся,

Но я вовремя успел глаза закрыть.

— Только бы этот мудак не проснулся, —

Услышал я голос, но чей, не смог определить.

Тогда я решил вскрыть неизвестности дамбу,

Узнать тайну их странного поведения.

Я встал, взял сигарету и пошел в тамбур.

Все трое вздрогнули при моем появлении.

Раньше я мог видеть только их головы:

Спинка сидения загораживала тела.

Но подойдя к ним, я увидел, что все трое — голые,

И лишь подвернута на шее водолазка на бабе была.

Докурив сигарету, я вернулся,

Оргия была в самом разгаре.

На меня уже не обратил внимания никто,

И я спокойно сделал

--">