Дельфин де Виган - Преданность

Он подвигает бутылки к Тео. Они разных цветов — оранжевая, зеленая, желтая, в зависимости от напитков, с которыми смешан алкоголь. Тео расставляет их перед собой. На бутылках сладкие подтеки, пластик немного липкий.

Батист заканчивает объяснения. Тео должен задавать разные вопросы: фигура или цифра? Старше или младше (предыдущей карты)? Внутри или снаружи (интервала между двумя последними картами)? Каждому типу вопроса соответствует количество глотков — от одного до четырех.

Пока Батист в последний раз тасует карты, Квентин и Клеман пихаются локтями.

Тео берет у него колоду, задает первый вопрос. Проигрывает. Пьет.

Снова задает вопрос. Опять проигрыш. Пьет. Пронзительная нота начинает удаляться.

Он соблюдает все правила игры, и ласковая волна бежит по хребту, и все тело расслабляется и становится легче, его поддерживает или окутывает что-то вроде легкой сладкой ваты.

Он знает, когда ему пить и когда протягивать бутылку партнеру. При каждом поединке собутыльники хихикают. Но он чувствует, как у него внутри что-то растет и вырывается из плена какая-то волна или прибой. Ему не страшно. Он чувствует, как мускулы один за другим расслабляются, напряжение уходит — из ног, рук, ступней, пальцев, и даже сердце бьется как будто все медленнее и медленнее. Все такое тягучее. Вязкое.

Он видит бескрайнюю белую скатерть, которая танцует и хлопает на ветру. Снова светит солнце. Ему кажется, это бельевая веревка у бабушки за старым каменным домом.

Он снова слышит всплески смеха, но это не они смеются, это просто нота звучит выше, пронзительней, радостней.

МАТИС

Тео выложил две карты лицом вверх: десятку треф и даму бубен, потом повернулся к Квентину и спросил:

— Внутри или снаружи?

Рядом кружились крошечные снежинки, но казалось, ни одна из них не достигала земли. Прежде чем ответить, Квентин прикрыл глаза.

— Внутри.

Тео открыл карту, которую прятал в ладони. Валет пик.

Тео взял бутылку, отпил положенные четыре глотка. И вдруг упал — резко, навзничь. И глухо стукнулся о землю.

Все переглянулись, Квентин и Клеман заржали, но Батист сказал им:

— Заткнулись.

Они разогнули ему ноги, тело его лежало на ковре из опавших листьев, а ноги — на бетоне. Батист несколько раз потряс его, повторяя: «Эй, эй, не дури», но Тео лежал без движения. Матис никогда не видел, чтобы человек лежал вот так, как поломанная кукла.

Тишина вокруг стояла нереальная: словно весь город послушался Батиста, прекратил суетиться и затих.

Матис мог поклясться, что слышал биение своего сердца — оно стучало, как метроном на уроке у господина Шаля, отмеряя по одной каждую секунду ужаса. Запах земли и гниющих листьев брал за горло.

Они снова переглянулись, Юго заскулил от страха.

Батист скомандовал:

— Валим отсюда.

Он сгреб брата за шиворот, поднял, поставил лицом к лицу и больно сжал плечи. И, глядя прямо в глаза, сказал:

— Никто сюда не приходил, ясно?

Он обернулся к Матису и жестко повторил:

— Нас здесь не было, понял?

Матис кивнул. Холод пронизывал сквозь одежду.

Меньше чем за минуту они собрали всё: карты, сигареты, бутылки — и скрылись.

Матис остается сидеть возле друга. Тот словно спит глубоким сном. Он пригибается к его лицу, ему кажется, что слышно дыхание.

Он тормошит его несколько раз, но Тео не реагирует.

Матис начинает плакать.

Если позвонить матери, придется сказать, что он не был в филармонии. Он солгал и предал ее доверие. Она с ума сойдет. И главное, предупредит родителей Тео. А если кто-то пойдет к его отцу, Тео ему этого всю жизнь не простит.

Темные обрывочные мысли, которые он не может распутать, кружатся в голове со страшной скоростью, и валится лавина угроз, которые он не может выстроить по ранжиру.

Он весь дрожит, и зубы начинают клацать, как в тот день, когда он слишком долго плавал в бассейне.

Пора возвращаться. Надо идти домой.

Он окликает Тео по имени. Еще и еще. Он дергает его, умоляет встать.

Он делает