Кнут Гамсун - На отмелях близ Нью-Фаундленда

Кнутъ Гамсунъ На отмеляхъ близъ Нью-Фаундленда

Мѣсяцъ за мѣсяцемъ стояли мы на якорѣ у ньюфаундлендской отмели и ловили треску. Лѣто и зима наступали и проходили, а мы все продолжали стоять на томъ же мѣстѣ среди моря, на границѣ двухъ частей свѣта — Европы и Америки. Четыре-пять разъ въ году мы отправлялись въ Микелонъ продавать нашъ уловъ и запастись провіантомъ. Затѣмъ мы опять ставили паруса, выходили въ море, становились въ томъ же мѣстѣ на якорь и ловили треску, а затѣмъ снова отправлялись въ Микелонъ разгружаться. Я никогда не съѣзжалъ на берегъ. И зачѣмъ мнѣ было съѣзжать? Въ этомъ отдаленномъ уголкѣ и людей почти не было: всего только нѣсколько рыбаковъ и судоторговцевъ.

Наше судно было русскаго происхожденія и называлось "Конго". Да, это было настоящее русское старое судно, по бокамъ котораго шелъ полускрытый бортъ для пушекъ — остатокъ прежняго величія. Нашъ экипажъ состоялъ изъ восьми человѣкъ: двухъ голландцевъ, одного француза, двухъ русскихъ и меня; остальные были негры.

У "Конго" были четыре шлюпки, и каждое утро мы отправлялись въ нихъ осматривать и собирать наши рыболовныя снасти: лѣтомъ — въ три часа утра, зимой — на разсвѣтѣ; каждый вечеръ мы снова ставили и постоянно на одномъ и томъ же мѣстѣ, на разстояніи семи-восьми сотъ саженей W. S. W. отъ "Конго".

Одинъ день проходилъ какъ другой, и мы продолжали стоятъ на томъ же мѣстѣ. Ничто не нарушало однообразія нашей жизни. Мы даже не всегда знали, какой у насъ день — воскресенье или понедѣльникъ. Единственная разница нашего положенія въ сравненіи съ положеніемъ прочихъ нью-фаундлендскихъ рыбаковъ заключалась въ томъ, что жена нашего шкипера находилась на нашемъ суднѣ. Это была еще молодая, но очень противная женщина, съ цѣлыми гроздьями бородавокъ на рукахъ, страшно худая и маленькая.

Почти каждое утро, отчаливая отъ борта, мы видѣли ее, — она выходила на палубу еще совсѣмъ заспанная и безпорядочно одѣтая. Она могла прямо передъ нашими глазами сѣсть и… но нѣтъ, этого нельзя даже разсказать. И все же, несмотря на ея страшную неряшливость, на то, что она почти ни словомъ не обмѣнивалась съ нами, мы всѣ ее любили, каждый въ своемъ родѣ, и ни одинъ изъ насъ не хотѣлъ бы лишиться ея общества, до такой степени стали мы невзыскательными.

Мы не были моряками: мы только рыбаки. Морякъ плыветъ все дальше, пристаетъ куда-нибудь и, наконецъ, кончаетъ свое плаваніе, какъ бы оно ни было длинно. Мы же оставались на одномъ мѣстѣ,- вѣчно, неподвижно стояли на нашихъ якоряхъ. Это продолжалось такъ долго и было такъ однообразно, что, въ концѣ концовъ, изъ нашей памяти испарилось даже представленіе о томъ, какъ въ дѣйствительности выглядитъ черная земля. Да и мы всѣ порядкомъ-таки измѣнились. Это вѣчное неподвижное стоянье какъ-то страшно притупило насъ; да, мы стали совершенно тулыми людьми. Мы ничего не видѣли, кромѣ тумана и моря, мы ничего не слыхали, кромѣ шума вѣтра и воя бури. Мы ничѣмъ, рѣшительно ничѣмъ не интересовались, и въ головѣ у насъ не было ни одной болѣе или менѣе продолжительной мысли. Да и зачѣмъ намъ было думать? Безпрестанная возня съ рыбой превратила и насъ самихъ въ рыбъ, въ старыхъ морскихъ животныхъ, котерыя медленно двигались по судну и говорили на особенномъ, только намъ понятномъ языкѣ.

Мы ничего не читали, рѣшительно ничего. Письма не могли доходить до насъ, заброшенныхъ среди моря, да при этомъ туманъ, который намъ приходилось постоянно вдыхать, каждодневная возня съ рыбой и вѣчное пребываніе у нью-фаундлендской мели убили въ насъ нею жизнерадостность.

Мы ѣли, работали и спали. Только одинъ изъ насъ еще не совсѣмъ утратилъ память и способность мыслить и въ нѣкоторомъ родѣ принимать участіе въ жизни. Это былъ фращузъ. Какъ-то разъ на палубѣ онъ затащилъ меня въ уголъ и спросилъ самымъ серьезнымъ тономъ:

— Какъ ты полагаешь, нѣтъ ли у насъ тамъ, дома, войны?

Мы до такой степени были равнодушны ко всему, что почти не говорили другъ съ другомъ. Мы заранѣе знали, какой отвѣтъ получимъ на каждый вопросъ. Къ этому присоединялось еще и то, что мы съ трудомъ понимали другъ друга. Что намъ было пользы изъ того, что офиціальнымъ языкомъ на нашемъ суднѣ считался англійскій языкъ! Какъ французы, такъ и голландцы были слишкомъ необразованы и слишкомъ упрямы, чтобы научиться ему; даже русскіе, желая разсказать что-нибудь особенное или болѣе длинное, переходили на свой родной языкъ за недостаткомъ англійскихъ --">