Стивен Винсент Бене - Цветение и плоды

держатся гораздо свободнее, чем в его время. А что до обстриженных волос и всего прочего – почему бы и нет? Такие пустяки могут раздувать лишь газеты. Нужно же им что-то раздувать. Он усмехнулся про себя – интересно, как в газете посмотрят на почтенного старожила города, если он пришлет письмо и спросит, что такое любовь? «Старый дурак, в богадельню его». Что ж, возможно, они и правы.

Девушка все шла – он смотрел на нее, как смотрел бы на бегущего по траве кролика, на гонимое ветром облако. В ее походке было что-то от кролика и от облака – что-то легкое, свободное, неразрывное. Но было в ее походке и, нечто иное.

– Ленч, папа Хэнкок, – крикнула она еще издалека. – Фасоль в стручках и вишневый пирог.

– Вот и хорошо, я как раз проголодался, – ответил старик. – Ты же знаешь меня, Дженни, плохим аппетитом я никогда не страдал. Но ты можешь съесть мою порцию пирога – зубки у тебя молодые.

– Перестань разыгрывать из себя столетнего старца, папа Хэнкок. Я видела, как ты расправлялся с пирогами тети Марии.

– Ладно, отщипну немного на пробу, раз уж на то пошло, – задумчиво произнес старик, – но ты можешь брать все, что я не доем, Дженни, и это будет справедливо.

– Куда уж как справедливо, – ответила девушка. – Так недолго и без куска хлеба остаться. – Она подняла руки к небу. – Ух, как я голодна!

– Неудивительно, – спокойно сказал старик. – И за обедом тоже не скромничай. Ешь как следует, тебе нужно набираться сил.

– Что, вот так посмотришь на меня и скажешь, что мне нужно набираться сил? – спросила она со смехом.

– Нет, пока еще не заметно, – ответил старик, освобождаясь от пледа. Она протянула ему руку, но он встал сам. – Спасибо, милая. Вот не гадал увидеть своего правнука, – сказал он. – Но ты об этом не думай. Мальчик ли, девочка – главное, это будет твой ребенок.

Девушка смущенно коснулась рукой шеи и покраснела. Потом рассмеялась.

– Да ты, оказывается, вещун, папа Хэнкок, – сказала она. – Роберт-то еще ничего не знает…

– Где ему, – быстро ответил старик. – В этом возрасте люди неопытны. Но меня, малышка, не проведешь. Я многое повидал на своем веку и многих повидал.

Она посмотрела на него с тревогой.

– Раз уж ты знаешь… Но ты ведь не проговоришься… Конечно, я скоро сама скажу Роберту, но…

– Понятно, – ответил старик, – начнутся поучения. Сам я не большой охотник читать нотации с утра до ночи, но родственники это любят. К тому же первый правнук. Не бойся, я им не скажу и очень удивлюсь, когда они мне скажут.

– Ты славный, – отозвалась она с благодарностью. – Спасибо тебе. Это ничего, что ты знаешь.

Он положил ей руку на плечо. Минуту они стояли молча. Неожиданно она вздрогнула.

– Скажи, папа Хэнкок, – внезапно спросила она приглушенным голосом, не глядя на него, – это очень страшно?

– Нет, детка, это не так уж страшно.

Она ничего не сказала, но он почувствовал, что она успокоилась.

– Значит, это случится в ноябре, – произнес он и, не дожидаясь ответа, продолжал: – Что ж, неплохое время, Дженни. Взять хотя бы нашу старую кошку Марселлу – второй раз в году котята у нее бывают как раз в октябре-ноябре. И неплохие котята.

– Какой же ты циник, папа Хэнкок!

Она назвала его циником, но по ее тону он понял, что она не сердится; и снова, когда они шли к дому, он смотрел, как легко она ступает, и чувствовал дыхание юности.

В середине лета, когда зеленые поля пожелтели и порыжели, Уила Хэнкока навестил его старый друг Джон Стёрджис.

Он приехал с сыном и внучкой, а еще привез двух более сомнительных родственниц – молодое поколение без разбора величало их «кузиной» и «тетей», – и на время большая веранда дома Хэнкока наполнилась суматохой семейного торжества. Все были больше обычного возбуждены, все были больше обычного разговорчивы, и хотя съехались они не на свадьбу и не на похороны, событие это было не менее важным; и в сердце каждого Хэнкока и каждого Стёрджиса зрела крупица особой благодарности и гордости – ведь они стали свидетелями встречи двух таких ветхих старцев.

Родственники, завладев стариками, наперебой ими хвастались. А старики сидели тихо, сложив на коленях желтоватые руки. Они знали, что ими владеют, но от этого наслаждались и гордились ничуть не меньше остальных. Вот они здесь сидят, и это прекрасно. Молодые, конечно, не понимают, как это прекрасно.

Наконец Уил Хэнкок поднялся.

– Спустимся в погреб, Джон, – сказал он мрачно. – Хочу тебе кое-что --">