Стивен Винсент Бене - Цветение и плоды

отяжелевшее тело.

Он разглядывал вновь прибывших сначала с недоверием, потом с легкой улыбкой. Летом, когда он сидел под яблоней, Дженни почти каждый день приходила его звать. Он видел, как она глядит через пропасть, их разделявшую, и понимает, что все не так плохо, как она считала. А ведь я и сам мог бы быть старым деревом, подумал он. Или старой скалой, куда приходишь, если хочется побыть одному.

Были у них и другие родственники – его и ее. И дом был полон женщин. Однако приходила она к нему. Для всех он оставался «папой Хэнкоком», их замечательным стариком, их собственностью. Но Дженни была не совсем его рода-племени и поэтому набиралась у него мудрости покоя, которой, сам того не ведая, обладал он.

Он слышал, как в густой траве стрекочут насекомые, и вдыхал запах сена, запах летних дней. Любовь? Нет, конечно, нет. Да и какая могла быть любовь? Для нее это было лето и старое дерево, для него… он знал, что это было для него. Она нравилась ему, безусловно, но разве это ответ? Не она его волновала. И все же в какой-то миг он ясно услышал, как на ладах побежденной плоти затрепетала одна-единственная серебряная струнка. Стоило ему о ней подумать, как Струна зазвенела вновь, прозвучала бессмертная нота. И стихла, ничто уже не заденет ее. – На днях я тоже об этом думал и вот хотел сперва понять, что такое любовь, но… – начал было Уил и осекся.

Да и к чему продолжать? Джон Стёрджис – его старый друг, но невозможно высказать, что у тебя на уме.

– Чудно слышать это от тебя, – задумчиво произнес Джон Стёрджис. – Знаешь, прихожу я недавно домой, а Молли спит в кресле. Сначала я испугался, а потом понял, что она просто спит. Только проснулась она не сразу – наверно, я тихо вошел. Ну вот, стою я и смотрю на нее. Ты был у нас на золотой свадьбе, Уил, но знаешь, она так разрумянилась во сне, так похорошела. Я подошел и поцеловал ее, как старый дурак. Зачем я это сделал?

Он помолчал.

– Ни черта не понимаю, – сказал он. – В молодости есть силы, но нет времени. А в старости времени хоть отбавляй, но постоянно засыпаешь.

Он допил остатки сидра и поднялся.

– Ладно, надо идти, а то Сэм будет меня искать, – сказал он. – Хороший был сидр.

Проходя через молочный погреб, они заметили, как в маленьком решетчатом окне появилась черная усатая мордочка и виновато скрылась, заслышав голос Уила Хэнкока.

– Эта старая кошка только и знает, что подбираться к молоку, – сказал он. – Постыдилась бы, после стольких котят. Хотя, сдается мне, нынче осенью она родит в последний раз. Выходит ее время.

Церемония семейного отъезда близилась к концу. Уил Хэнкок жал руку Джону Стёрджису.

– Заезжай, Джон, и бери с собой Молли. В бочке у меня всегда найдется глоток спиртного.

– И какой глоток! – отвечал Джон Стёрджис. – Спасибо, Уил. Но думаю, этим летом уже не выберусь. Разве что следующей весной.

– Вот и хорошо, – сказал Уил.

Но оба знали, что между ними лежит тень холодных месяцев, тень, сквозь которую предстояло пройти. Уил Хэнкок смотрел, как его другу помогают сесть в автомобиль, как автомобиль отъезжает.

«Джон стал совсем плохой, – подумал он как о чем-то неизбежном. – А Джон, наверно, говорит сейчас то же Сэму – обо мне».

Он повернулся к своим. Он устал, но не хотел сдаваться. Домашние окружили его, болтали, спрашивали. После визита Джона Стёрджиса он на время сделался в их глазах еще более замечательным стариком, и теперь, когда Джон уехал, он должен сыграть свою роль достойно. И он играл, а они ничего не заметили, но про себя думал, когда настанет зима.

Задули первые осенние ветры и улеглись; поутру Уил Хэнкок стал замечать на земле иней. К одиннадцати часам иней -таял, а на следующее утро появлялся вновь. И теперь, когда Уил шел к яблоне, над ним проплывали голые сучья.

В тот вечер он рано отправился спать, но прежде чем лечь, еще постоял у окна, глядя в небо. Оно стало уже совсем зимним, звезды сидели в нем крепко. Однако день был довольно мягким. Дженни хотела, чтобы ребенок родился бабьим летом. Ну, дай-то бог.

Ночами он стал спать особенно чутко – просыпался от малейшего шума. И когда в доме засуетились, он проснулся сразу. Но продолжал лежать в полудреме, даже не взглянув на часы. По лестнице забегали – вверх-вниз, он прислушался; раздался резкий голос – и сразу зацыкали; кто-то пытался дозвониться по телефону. Они были так знакомы ему – звуки шепчущей суеты, что ночью поднимают на ноги дом.

Да, подумал он, все-таки женщинам очень --">