Лазарь Осипович Кармен - Портовые воробьи

мешком, набитым всякой всячиной. Гнулась также под своим мешком и Кляча.

В три часа Кляча решительно заявила:

– Шабаш, на сегодня довольно! – и обе потащились к эстакаде.

Дотащившись, Танька уронила мешок и брякнулась оземь. Она обессилела.

– Больно? – спросила старушка.

– Ох, больно, бабушка. Страсть как поясницу и шею ломит. Будто молотили на них.

– С непривычки это, Танька. Ты вот десяточек лет, как я, поработай, гни шею и поясницу – привыкнешь. Ну, давай разбираться, выворачивай добро, камни самоцветные, серебро, золото, жи-и-во!

Танька отстегнула передник, развязала оба мешка и опростала их. Получилась куча. Танька поглядела на нее, выпучила глаза и развела руками.

– Чего глаза выпучила? – осерчала Кляча.

– Бабушка, да что мы с этой кучей-то делать будем? Как разберемся?

– Разберемся. Нам не впервые. Делай только, что я делаю. – И старуха разбила кучу на две части.

Одну часть она подвинула к себе, а другую к Таньке.

И началась вторичная работа, тяжелее первой.

Это была работа сказочной Золушки. Работа грязная, неблагодарная и в высшей степени утомительная.

Шли часы. В порту давно зашабашили угольщики, полежалыцики и сносчики. Перестала скрипеть эстакада и греметь паровые краны. И кое где уже вспыхивали огоньки.

А они все сидели, не разгибая спины и перебирая пальцами.

В стороне от них в нескольких кучках лежали выбранными: уголь, полгарнца проса, четверть фунта канифоли, немного железа и щепок.

Они теперь спешно очищали хлопок. Хлопок они подобрали в агентстве и в сорном ящике.

Кляча чистила ловко. Танька же дергала, чистила и под конец бросила. Сору в хлопке было больше, чем самого хлопку.

– Что? – нахмурилась Кляча.

– Фу-у, уморилась!

– Ты вот как я, барыня, лет десять поработай, уморишься больше. Хлопок чистить, матушка, не то, что репу. Ослепнуть можно.

– А много выйдет из него чистого-то?

– Из хлопка-то? Фунта полтора выйдет. По две копейки за фунт считай…

Поздно вечером работа была окончена, «товар» продан, и они отправились в ночлежку.

Прошло пять лет.

Танька не расставалась с Клячей, привязалась к ней, освоилась с портом и вполне специализировалась в своей неблагодарной работе.

Она работала теперь одна, без Клячи.

Кляче перевалило за семьдесят. Она ослепла и весь день лежала под эстакадой.

Лежит, бывало, Кляча в тени на мешках и на рогоже. С одной стороны защищает ее от резкого берегового ветра и пыли громадный сорный ящик, а с другой – вагоны. Лежит, чуть дышит и не шевельнется, как мертвая.

К вечеру придет Танька, разберется в своем мешке, добудет хлеба и водки, даст Кляче закусить и выпить и поведет ее в ночлежку. А там уложит ее, как дитя малое, на матрац и укроет теплым.

Танька большей частью оперировала на «пункте», где чаще стоят иностранные суда, и на угольной гавани.

Она завязала прочное знакомство со всеми кочегарами, которых знала по имени и отчеству, и «Джонами» (англичанами), с которыми научилась объясняться по-английски.

Пришел английский пароход, и она тут как тут.

– Mister! – стучится она в иллюминатор к кочегару-негру.

Кочегар открывает иллюминатор.

– What do you want? Что тебе надо?

– Some coal please! Немного угля, пожалуйста! – подмигивает ему Танька глазом и улыбается.

Негру это нравится.

– How much? Сколько? – спрашивает он, тоже подмигивая ей и скаля зубы.

– Побольше!

– All right! – И иллюминатор захлопывается.

Проходят десять минут, и добрый негр выносит ей корзину с перегоревшим углем.

Сунется Танька потом к угольщикам и к полежальщикам.

Одни незаметно от приказчика наложат ей в мешок чистого кардифа без примеси, а другие – пшена или кукурузы.

Сунется она и на пароход Добровольного флота. И если на пароходе ремонт, то ей перепадут стружки, щепки, а когда и бревнышко.

За пять лет Танька сильно изменилась. Она больше осунулась. Ноги у нее опухли сильнее, и она вся скрючилась так, что, глядя на нее, казалось, катится по порту колесо скрипучее и расшатанное.

Раз с Танькой случилось несчастье.

Был вечер, и, как всегда, она катилась, нагруженная мешком, к эстакаде.

Вдруг она слышит позади свист. Оборачивается и видит стражника. Стоит он и грозит пальцем. Очень уж она боялась этого стражника, самый злой был.

Танька, как увидела его, затряслась, побелела и что есть мочи – шасть в сторону.

Бежит она, а в ушах у нее свист и благовест, и кажется ей, что вот-вот стражник ее настигнет. А стражник и не --">