Сергей Сергеевич Юрьенен - Спасая Брунгильду

не понимал, но отвечал охотно, а иногда от себя о чем-то информировал (русский, не понимая, для простоты кивал). После ужина пруссак спрятал в рукав ломоть ржаного хлеба, и Вилли с Максом (как звали капитана рейха) соприкоснулись над столом глазами, друг друга взаимопонимая.

Что не смущало пруссака. Будучи служащим почты, Артур неизменно опаздывал не только на фрюштюк, но и на таген- и на абендэссен. Что всякий раз объяснял тем, что в Мюнхене ему якобы плохо починили часы (прикладывание к уху, демонстрация бедного циферблата). Негодная работа! Хотя взяли двадцать марок, за которые можно купить пару новых (даже четыре, не выдержал однажды Вилли:«Если попадешь на ангебот» – дешевую, то есть, распродажу). При этом разговоре каждый из них бросал взгляд на часы русского, тонкий циферблат с фосфорными стрелками и золотой птичкой.

За ужином Вилли сказал, что во вторник срок его истекает.

– Уже? – воскликнул русский.

У них у четверых, сроднившихся, было еще четыре дня. Но что это значит по сравнению с пятнадцатью миллиардами световых лет, иными словами, с возрастом Вселенной, где им, обреченным, предстоит друг друга потерять?

В понедельник русский обратил внимание Вильгельма, что на его салфеточном куверте, против обыкновения, не проставлен (он замялся) ну… этот знак…

– Крючок, ты хочешь сказать? – всей своей выпуклой грудью Вилли засмеялся. – Крючок воспоследует, уж они, черти, инструмент свой не забудут!

И вечером крючок возник, напоминая, что день убытия приходит.

В 8:15 за столом нас было еще трое, и русский не выдержал, обратившись к Артуру и Максу:

– Во истунзерМеньш? Где он, наш парень?

Им и самим было не по себе.

Когда Вилли появился, впервые опоздав к завтраку, и плотно уселся, русский сказал, что подумал было о его намерении игнорировать последний фрюштюк.

– Найн, – сказал немецкий друг, убывающий в вечность. – Ни в коем случае. В прошлый четверг – последняя сауна. Вчера – последний бассейн. Сегодня – последняяморгенгимнастик – все до конца, до упора, этот завтрак включая. Ни на ломтик обезжиренной колбасы, ни на ложку творога не переложил себе друг Вилли в этот последний раз, и даже лишнюю чашку кофе отклонил: чего уж? Срок вышел! Вышел срок, а я, добавил Вилли, так и не понял, почему те девушки (указывая взглядом на пару психосоматичек) все время хлопают друг друга? Может быть, это помогает? Ощущение телесности Другого? Так он сказал, и, поднимаясь, прикоснулся к моему плечу. Русский поднялся. Майн фройнд… Прости мой Дойч. И до свидания – во времени метафизическом.

К обеду исчезла и салфетка в конверте со знаком номера его диеты, фамилией и именем.

Прощай, друг Вилли!

* * *

Новый куверт поджидал клиента с двумя байпасами. Учитель с сорокалетним стажем, два года назад – уже после Стены – переселившийся из бывшей ГДР, о чем несложно было умозаключить по общему, весьма подавленному облику и брюкам из синтетики, то ли естественно поблескивающим, то ли засаленными. Через два дня его не стало, и место слева от русского (давно уже взявшего в библиотеке немецкое издание «Волшебной горы») заняла (нет, снова не madamChauchat) крашеная брюнетка с искусственными, но очень искусными (как, впрочем, у всех в Германии) зубами.

– Фройтмих, – откликнулся русский, сразу же забыв, как, собственно, ее зовут.

Дама понравилась Максу, которого русский, впрочем, стал называть Кэптн, а иногда даже Кэппи: не столько из садизма, сколько из солидарности к союзникам, под чьим звездно-полосатым флагом русский сражался с коммунизмом и, можно сказать, победил…

* * *

«Айнтопф», традиционный воскресный суп, который подавался в фаянсовой супнице, дама ела ложкой по направлению от себя, чем несколько смутила их, в мужской компании огрубевших и в том находящих известную отраду. Макс сильно розовел, общаясь с ней, обидевшей русского: сказав, что это ничего, что он русский, поскольку настоящие мюнхенцы из столицы нашей Баварии все равно исчезли; тем не менее, за фрюштюком русский, которому было наплевать, брался за ручку кофейника и в первую очередь обслуживал ее. Дама чувствовала себя не вполне в своей тарелке. Они, мужчины, осознали это, когда посреди завтрака она стала выяснять, где тут ближайший туалет, что Макс/Кэппи и объяснил, но внутренне, надо думать, крякнул.

Вернувшись, дама обдала русского, после четверти века курения возвратившего всю остроту своего обоняния молекулярной информацией о том, что ее стошнило – хотя она --">