Бранислав Нушич - Дитя общины

Бранислав Нушич
Дитя общины

ГЛАВА ПЕРВАЯ, в которой Аника по причине смерти своего мужа остается вдовой

Когда Анику из Крмана выдали за Алемпия из Прелепницы, крмчане долго горевали: «Самую красивую девушку в другое село отдали! Неужто своего парня не нашлось?!» Таково было единодушное мнение, и лишь один Яня, про которого говорят, что он слова не пропустит, не прицепив к нему хвоста, добавлял: «Ладно, пусть ее живет в Прелепнице, пусть и там уездное начальство кое-когда переночует!» Тем самым он вроде бы хотел освежить в памяти то, о чем в селе забыли давным-давно. Разве что бабка Кана как заведет разговор о давних временах, хотя бы историю о заброшенной Йоцковой мельнице, так всякий раз начинает ее с одного и того же: «Еще когда Мага — мать Аники — молодая была, у нас в селе часто ночевал уездный начальник, а про Йоцкову мельницу говорили, что по средам и пятницам там лучше не молоть…»

Впрочем, бабка Кана доброго слова даже о покойнике не скажет, даром что ночью их караулит… О Яне же всякий знает, что ему за злой язык перед уездной управой двадцать пять палок дали, когда их еще не отменили, царствие им небесное.

Но что бы там ни говорили, Алемпий с Аникой два с половиной года прожили душа в душу. Они и дальше, может, и до самой старости прожили бы так, да только Алемпий не долго протянул, умер.

Отчего умер Алемпий, точно сказать трудно. Одни говорят, что упал с груши, другие утверждают, что его сглазили, а третьи не соглашаются: помер он, мол, не от злого глаза, а от злой руки… Так или иначе, но до настоящей причины его смерти мы доберемся только тогда, когда расскажем все по порядку. Если из этой истории выбросить то, что напридумывали родственники и друзья, коротая ночь возле покойника, то голая истина будет выглядеть следующим образом; Алемпия вызвали в город к уездному начальнику, где ему предстояло ответить за дурную привычку время от времени заготавливать воз-другой дров в чужом лесу. Ну, а раз человеку надо убить целый день на поездку в город, он решил, чтобы зря времени не терять, прихватить с собой немного фруктов и продать их там. Замысел был превосходный, и помешать расчетам Алемпия могло лишь одно пустяковое обстоятельство — у него не было своего сада. Чтобы устранить и эту неувязку, он отправился с корзиной в чужой сад и взобрался на грушу. Тут его заметил сторож, стащил с груши и так жестоко поколотил, что он едва добрался до дому. С тех пор у него стала побаливать грудь: сперва он кашлял по-мужски, потом — по-кошачьи. И под конец, прости меня, господи, уже и не кашлял, а скорее шипел и говорил так тихо, будто боялся кого обидеть. Захочет что-нибудь сказать, так не говорит, а шепчет, будто какой божий угодник.

И болел-то он недолго — самое большее месяц. И как только, бедняжка, не лечился, но если кому что на роду написано, разве лекарства помогут? Четыре раза горящие угли в воду бросали, два кувшина настоя полыни выпил, веник под подушку клал, кочергу через дом перебросил, купался в воде из семи родников, надевал рубашку какой-то старой девы, но… все напрасно, на роду ему было написано умереть, рок запечатлел это в книге судеб, а сторож на ребрах Алемпия. Раз уж и судьба начала вести такую двойную бухгалтерию, пиши пропало, никакие лекарства не помогут!

Как ни крути, а Алемпию все конец, хотя бы для того, чтобы потрафить автору романа, которому, как назло, не обойтись без вдовы даже в первой главе.