Теофиль Готье - Золотое руно

испанских дуэний. Его пламенный взор встречал мертвый взгляд, взгляд вареной рыбы.

Переходя из квартала в квартал, из улицы в улицу, Тибурций вышел через арку порта на набережную Шельды. Великолепное зрелище заставило его вскрикнуть от удивления: бесчисленное количество мачт, снастей, рей на реке казалось каким‑то безлиственным, оголенным лесом. Водорезы и антенны доверчиво опирались на перила набережной, как лошади, которые кладут морды на шеи своих соседок по упряжке; тут были голландские урки с красными парусами и выпуклым корпусом, вытянутые черные американские бриги с тонкими, точно шелковые нити, снастями; норвежские коффы цвета семги, источающие пронзительный аромат сосновых стружек, шаланды, сторожевые катера, бретонские солеварни, английские угольщики, корабли со всех концов света. Непередаваемый запах сушеной сельди, табаку, прогорклого сала, расплавленной смолы, к которому примешивался еще острый аромат с кораблей, пришедших из Батавии, груженных перцем, ванилью, имбирем, кошенилью, наплывал густыми клубами, как дым огромной курильницы, зажженной в честь коммерции.

Тибурций, надеясь найти в низших классах настоящий народный фламандский тип, входил в таверны и в кабачки; он пил там брюссельское пиво, ламбик, белое пиво Лувена, эль, портер, виски, стремясь одновременно познакомиться с северным Бахусом. Он курил также сигары разнообразных сортоз, ел семгу, sauer Kraut^[6], желтую картошку, кровавый ростбиф и познал все удовольствия этого края.

Пока он обедал, немки с перекошенными лицами, смуглые, как цыганки, в коротких юбках и эльзасских чепчиках беспомощно пропищали у его стола жалостную Lied^[7] под аккомпанемент скрипки и других жалких инструментов. Белокурая немка, точно в насмешку над Тибурцием, намазалась так, чтобы казаться покрытой темным загаром; он бросил им в сердцах горсточку сантимов и получил в знак благодарности другую Lied, еще более визгливую и дикую, чем первая.

Вечером он походил по танцевальным залам посмотреть, как пляшут матросы и их любовницы; у всех этих женщин были роскошные черные, словно лаком покрытые, волосы, блестящие, как вороново крыло; очень красивая креолка подсела к нему и, по обычаю страны, фамильярно пригубила из его стакана и попыталась завязать с ним беседу на очень хорошем испанском языке, так как родом была из Гаваны; у нее были такие бархатные глаза, такая горячая золотисто — белая кожа, такая маленькая ножка, такая тонкая талия, что Тибурций в отчаянье послал ее ко всем чертям, что очень поразило бедное создание, не привыкшее к подобному обращению.

Совершенно нечувствительный к смуглым прелестям танцовщиц, Тибурций удалился в свой отель «Брабантский герб». Очень недовольный, он разделся, завернулся, как мог, в камчатные скатерти, служащие во Фландрии простынями, и вскоре заснул сном праведника.

Ему снились самые белокурые сны на свете.

Нимфы и аллегорические фигуры из галереи Медичи, легкомысленно полуодетые, посетили его ночью; они нежно смотрели на него большими голубыми глазами и дружески улыбались яркими губами, похожими на красные цветы на молочной белизне их круглых, пухлых лиц. Одна из них, Нереида с картины «Путешествие королевы», дошла до того, что запустила в волосы спящего завороженного любовника свои красивые тонкие, слегка окрашенные кармином пальцы. Складки узорчатой парчи искусно скрывали уродство чешуйчатых ног, заканчивающихся раздвоенным хвостом; ее белокурые волосы были украшены водорослями и кораллами, как и подобает дочери моря: она была обольстительна. Группы детей с пухлыми и красными, как розы, щеками плавали в сияющем воздухе, поддерживая гирлянды ослепительно сверкающих цветов, и лили с неба дождь ароматов. По знаку Нереиды нимфы разместились в два ряда, связали концы своих длинных рыжих волос, создав нечто вроде золотой сетки для счастливого Тибурция и его возлюбленной с рыбьими плавниками; они улеглись в нее, и нимфы убаюкивали их, слегка покачивая головой в такт бесконечно нежной мелодии.

Внезапно раздался резкий шум, золотые нити порвались, и Тибурций покатился на землю. Он открыл глаза и увидел только устрашающую бронзовую физиономию, уставившую на него большие эмалевые глаза: казалось, это были одни белки.

— Mein Herr^[8], вот ваш завтрак, — сказала старая негритянка — готтентотка, служанка отеля, ставя на столик поднос с посудой и серебром.

— Ну и дела! Мне надо было --">