Лидия Скрябина - Дневник ее соглядатая

Лидия Скрябина Дневник ее соглядатая

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1 КОРОТКИЕ ПРОВОДЫ. ДОЛГИЕ СЛЕЗЫ

– Куда? Это реанимация! Посторонним нельзя. – Молодой врач отсекает Аллу еще на подходе.

– Даже к умирающим? – Она делает особое ударение на последнем слове, будто упрекая врача.

Реаниматолог, веснушчатый и белобрысый, вспыхивает румянцем.

– Я ничего не могу поделать, – отбивается он и нервно шарит по странной выделки голубым брюкам на резинке в поисках несуществующего кармана с сигаретами.

«У них даже операционные костюмы – одноразовые», – мельком удивляется Алла, но продолжает сверлить ни в чем не повинного доктора жгучим осуждающим взглядом.

– Все вопросы к Алексан Николаичу, – увертывается тот, прикрываясь, как щитом, именем главврача. – Если он разрешит… Сам я не могу.

– Сколько она еще… протянет? – Алла быстро сглатывает, удивившись неожиданно выскочившему грубому слову, и опасливо косится на врача.

– Не знаю, – искренне вздыхает реаниматолог. – Операция прошла блестяще. Она почти очнулась, даже назвала свое имя. Но такой долгий наркоз… Не все могут вернуться. Отек мозга – довольно частое осложнение… Два-три дня максимум, – наконец выдавливает он.

– Я хочу ее видеть.

– Но вы даже не родня…

– Неправда, она меня удочерила, – убежденно возражает Алла и верит сама себе.

– Вон Алексан Николаич…

– Алексан Николаич… – Она поворачивается к стремительно вынырнувшему из-за угла, словно из другого измерения, главврачу с едва поспевающей за ним свитой. – Умоляю… – И делает шаг вперед, преграждая ему путь.

– Со слезами вообще велю не пускать в отделение, – отрезвляюще холодно обрывает ее старый хирург. – А где мама Стёпы… то есть я хотел сказать… Лина Ивановна?

– С сердечным приступом увезли. – Алла вдруг ловит себя на том, что, как ревнивая собственница, рада пусть даже в такой горький момент остаться единственным близким человеком для умирающей мачехи.

Александр Николаевич, словно уловив это, хмурится и отрывисто распоряжается:

– Наденьте халат и стойте здесь. Ее сейчас повезут на МРТ. Даю вам минуту, не больше, потом сразу поезжайте в больницу к Стёпиной маме. Ей вы сейчас нужнее. Поняли?

– Да.

Александр Николаевич вместе с врачами скрывается в реанимации. Им встык, словно получив телепатический приказ, в коридор выглядывает реанимационная сестра и молча протягивает Алле голубое хлопчатобумажное облачение. Та едва успевает запахнуть халат, как двойные двери снова размыкаются и на нее выезжает высокая кровать-дом с какими-то приборами в изголовье и громоздким мигающим и попискивающим монитором, прикрепленным к спинке, в ногах больной. Поравнявшись с Аллой, эта величественная белоснежная гора, подталкиваемая двумя медсестрами, приостанавливается. И Алла, кроме прикрытого простыней и обмотанного датчиками неопознанного тела, наконец видит бледное лицо мачехи с перебинтованной головой-луковкой и смешным пучком русых волос, торчащим из-под тугих бинтов на самой макушке. «Я веселый Чиполлино. Вырос я в Италии…» Вдруг на Стёпиных ногах под простыней начинает что-то шевелиться. Алла в ужасе отшатывается.

– Это специальные ботфорты, чтобы кровь не застаивалась, – тихо поясняет медсестра.

Резиновые ботфорты с шумом надуваются и опадают. На предплечье у Стёпы начинает шуршать проснувшийся измеритель давления, а на каждом ее восковом пальчике Алла замечает несуразные бельевые прищепки, провода от которых тянутся к монитору. Приборы переговариваются, жужжат, важничают, живут своей жизнью, а человек, который ими обмотан, – умирает. Это совершенно невозможно.

Алле хочется схватить мачеху за руку, шептать, нет, выкрикивать ей ласковые слова, тормошить, смеяться, но она стесняется больницы, медсестер и саму себя. Она стоит, вытянувшись в струнку и впившись ногтями себе в ладони. Кровать-дом трогается с места, и Алла еще какое-то время сквозь слезы видит беспечно торчащий русый хвостик на белой луковке.

«Окочурилась», – неожиданно вкатывается в ее пустую голову грубое, пренебрежительное слово. Алла в ужасе выталкивает его из себя, но оно только стрекочет и надувается, как резиновые ботфорты под простыней. «Окочурилась! Окочурилась!» Наконец слово вырастает настолько, что уже не может уместиться внутри, лопается и рассыпается на тысячу осколков-букв, становится чужим, незнакомым, бессмысленным. Ок. Чур. --">