Владимир Владимирович Лорченков - Хора на выбывание

взвизгивал президент, — ой, пищевик…

Он уже лежал у рабочего стола и перебирал пальцами паркет. Президент был смешлив. Его высокопревосходительство ржали.

— Наконец, — вздохнул советник, и быстро договорил, — вас, мой президент, называть будут не иначе, как ворона.

Президент стих. Встал, отряхнул пиджак и сказал:

— А вот это уже не смешно. Нет, нет, совсем не смешно. Мне нужно подумать. Ступайте.

ХХХХХХХХ

Бороду Юрий постригал в третью среду каждого октября, — в самый разгар праздника урожая, когда по обочинам дорог в Молдавии высятся горы подгнивших яблок, детвора сшибает почерневшие плоды с ореховых деревьев палками, а опьяневшие винные мошки сотнями гибнут в бочках с киснущим виноградом под открытым небом. Была такая и у Юрия, — она стояла у ивы, в десяти метрах от его дома.

Эту бочку Юрий справил на те деньги, которые полагались ему за «Книгу коррупции», изданную к парламентским выборам, четвертым по счету со дня основания Молдавии. «Книга» содержала фамилии всех политиков страны, напротив которых был напечатан длинный список их злодеяний, преступлений, и прегрешений. Когда Юрия упрекали за то, что его фамилии в книге нет, он, смеясь, говорил:

— А как же фамилия автора?!

Конечно, денег, которые ему дали на выпуск этой книги, хватило бы на сотни бочек. Тогда во дворе дома, — построенного за деньги, выделенные на третьи парламентские выборы, и потому очень просторного — все бочки бы не поместились. Юрий купил одну, — правда, очень большую и хорошую, — а оставшуюся сумму зарыл под ивой, обмотав деньги тряпицей, затем положив их в жестяную коробку, а потом поместив коробку в старом, дедовском еще, кованом сундуке. Правда, зарыл не до конца.

Закапывая сундук ночью, в полнолуние, Юрий смеялся, вспоминая сказку об игле Кощея:

— Заяц, утка, яйцо, — бормотал он.

— Что ты там делаешь? — встала у порога дома жена, — простоволосая, в ночной рубашке до пят. Юрий любил ее так, что по ночам сыпал жене на волосы сухие цветы, и так много, что по утрам она не могла встать. Тогда он на нее ложился, и оттого детей у них было много, несмотря на то, что и Юрию и жене было всего по тридцать пять лет.

— Дерево сажаю, — сказал он жене первое, что пришло на ум.

— Ночью? Ты сошел с ума? — положила она ему руки на плечи, и через полчаса они смывали в бассейне землю, налипшую на его колени и ее спину.

Сундук так и остался закопанным наполовину. Потом жена положила на него коврик, и на сундук, как на скамейку, садились гости, и никому в голову не приходило, что там могут быть деньги.

Несмотря на то, что деньги Юрий любил прятать всегда, недостатка в них он не испытывал с детства, когда жил в большом доме министров СССР (одним из которых был его отец) напротив парка имени Пушкина в самом центре Кишинева. Отец, — видный партийный деятель и убежденный коммунист, — уходил рано, возвращался поздно: о том, сколько стоит хлеб, молоко или мясо, понятия не имел, поэтому оставлял на холодильнике много денег. Позже, глядя, как мертвый отец давится трупом зарезанной гадалки, Юрий вспоминал почему-то водянистое молоко в стеклянных бутылках на кухне по утрам…

ХХХХХХХХ

Как и все грандиозное впоследствии, акции протеста оппозиции начались тихо и как-то даже скромно. Поначалу лишь несколько десятков человек, — самых преданных сторонников партии Юрия, собирали на центральной площади города подписи горожан под обращением «против власти». Подписывались мало: ничто не предвещало десятитысячных митингов, сумасшедших в толпе, многоголосых речевок, исчезновений депутатов и даже столкновений с полицией. Может быть, поэтому, власть и недооценила угрозу. Президенту Воронину, скорее, даже хотелось, чтобы митинги стали многолюднее — ему не терпелось услышать, как премьер-министра будут называть «главной шоколадкой страны».

По утрам Юрий приезжал на площадь в своем «джипе», и тщательно осматривал место грядущей битвы — так врач вглядывается в покраснение на коже больного, угадывая в нем назревающий фурункул. А чтобы нарыв побыстрее созрел, некоторые его прогревают. Юрий тоже так сделал: и вот на площади был установлен помост, и с него начали петь многочисленные молдавские артисты, которым до сего дня места нигде не было.

— Лучше быть хулиганом, чем коммунистом, — жалобно пел один из них, придерживая руками шляпу на рано полысевшей голове (дул холодный ветер).

А потом --">