Анатолий Алексеевич Азольский - Маргара, или Расстреляйте меня на рассвете

что высматриваю кого-то там, вдали, и на вопрос, почему я молчу и кого еще жду, ответил чуть ли не со злостью:

— Родителей ваших! Братьев! Друзей и знакомых! Гулять так гулять! Встречаться так встречаться!

О сестрах не заикнулся, и так ясно: Рита пришла с младшей сестрой. Посмеялись и помирились, поскулил я немного и притих. Сестру звали Аней, совсем молоденькая, но уже не школьница, глаза, большие и грустные, выдавали взрослость. Когда вошли в фойе и я уставился на мороженое под стеклом, Рита подсказала, что надо покупать для нее, а что Ане. Она и кресло ее прощупала, чтоб оно не царапалось, она и крупными зубами куснула брикет Аниного мороженого, как бы беря пробу, то есть контролировала и оберегала… Нерадостные новости узнал я после кино, под сухое вино в доме рядом с ипподромом. Два года назад Аня едва не вышла замуж, уже и день в загсе намечен был, жениха ждали из авиаполка под Саратовом, парень только что кончил училище — и разбился в первом же полете, продлив череду несчастий: мать умерла за полгода до намеченного бракосочетания. Квартира просторная, хорошо обставлена, отец — зам. главного конструктора авиационного НИИ, сейчас в командировке; много, очень много книг, мать — из науки, дочерей воспитала по своему вкусу и разумению: в шкафах и на полках — поэзия, живопись, классики, история театра.

Часам к одиннадцати вечера покончили с еще одной бутылкой вина, пора ехать к себе; электричка от Беговой несла меня на Рабочий поселок, к институтскому общежитию; я перебрался туда два года назад, потому что родительская квартира уплотнялась, сестра вышла замуж за бездомного и привела его к себе, обнаглевший младший брат тоже нуждался в комнате и мог бы дирижировать выселявшим меня хором, но чем больше в квартире прописано, тем выше шансы улучшить жилплощадь, и родители поэтому терпели непутевых сыновей. Четырнадцать вагонных минут вспоминал я слова и жесты Риты; я прижимал к себе две связки книг, не нашедших места на полках и подаренных мне: книги, объяснила Аня, списаны и подлежат уничтожению, но ей, в библиотеке работающей, жалко стало сжигать труды мыслящих людей, да и мать приучила уважать написанное и напечатанное.

И завтра ходили в кино, и послезавтра, сидели у телевизора, потягивая вино, а встречались уже не у “Темпа”. Я, перекусив что-то на ходу, приезжал в дом к ним; Аня временами уходила в другую комнату, тогда Рита отбивалась от моих рук и губ. В институте три-четыре раза на дню бегал я в курилку ее лаборатории, слушал и узнавал много интересного о возлюбленной. Ее, Маргариту, суровую и черствую, в лаборатории побаивались, звали так: Маргара, и прозвище это почему-то устрашало, от самого звучания его, так подумалось, мог взорваться двигатель самолета, на котором погиб Анин жених, и Рита, вину свою переживая, присматривает за сестрой, как будто они еще не вышли из детства. Фотография лейтенанта с черной лентой наискосок стояла на серванте. Никого Аня не подпускала к себе, и не предвиделся в квартире на Беговой мужчина, с которым мы вместе станем домогаться любви сестер. Который уведет Аню по крайней мере в другую комнату и надолго.

Бежать бы безоглядно из этой квартиры, Беговую объезжать стороной — так нашептывалось мне, когда я слышал в ЛТИ россказни о злой, “идейной” Маргарите! Наутек пуститься, когти рвать, стремглав нестись — а не понапрасну ждать в квартире еще одного постоянного гостя, чтоб создались две пары: я и Рита, гость и Аня.

И вдруг он предстал перед нашими глазами — тот, кого я призывал, кто так нужен был мне, Ане и — так казалось, так мечталось — Рите.

Ничто не предвещало его появления, возникновения из ничего. В обеденный перерыв обменялись в столовой взглядами с Ритой, о встрече — ни слова: и так ясно — около половины седьмого буду на Беговой. Я и был там с тремя гвоздичками, почти по-родственному мы расцеловались и стали гадать, на какой фильм куда ехать. “Темп” наскучил, в “Динамо” какая-то мура, “Баррикады” далеко, в “Соколе”, позвонили, давно виденные “Римские каникулы”.

И вдруг будто осенило всех: ДК “Строитель” на Хорошевском шоссе, до него пять остановок на троллейбусе, а в Домах культуры крутят, по опыту знали, всегда что-то “безыдейное”, не допущенное на широкий экран. Приехали, ходили по фойе, увешанному картинами учеников изостудии, не одни мы поглядывали на раскрашенные холсты, какой-то любитель живописи неторопливо продвигался вдоль --">