Юлия Винер - Смерть в доме творчества

«своей родиной», и как он приживется, такой нервозный, изнеженный, не приученный к тяжелой работе, в этой агрессивной стране солдат и пионеров… Но все эти ощущения были подернуты тоскливой пеленой потери и потерянности, и С. стремился домой, домой, в свой безопасный угол, проклиная себя, что его покинул.

У ворот домтворческой дачи он лишь слегка замедлил шаг, но не остановился, хотя и заметил краем глаза, что там что-то происходит. Кто-то громко, но неразборчиво кричал по телефону, из служебного выхода выскочила подавальщица Зина и бросилась в подсобку. За распахнутыми окнами террасы обитатели не сидели, а толпились у одного конца стола. Неужели Миша устроил-таки Белякову скандал, смутно полюбопытствовал писатель. Или, скорее, Беляков Мише? Но проверять не стал, чувствуя, что для него это все равно, и пошел дальше. Домой, домой!

Уже видна была станция электрички, уже писатель чувствовал себя почти в безопасности, как вдруг позади раздалось:

— С., стойте!

Миша.

Писатель устало остановился. Опять разговоры, объяснения, неловкость… Зачем это он…

— Вот, держите!

Писатель обернулся. Запыхавшийся Миша подбегал к нему, держа в вытянутой руке книжку.

— Что там творится! Что творится! — крикнул Миша и сунул книжку писателю.

— Какой вы молодец, Миша… Вот не ожидал… — С. поставил чемодан наземь и поспешно распахнул пальто, чтобы спрятать книжку во внутренний карман.

Миша только досадливо махнул рукой:

— Да где молодец… Беляков-то…

— Как же вам удалось?

Вот она и у сердца, книжка, но радости не было, только желание скорее распрощаться.

— Беляков-то!

— Что Беляков?

— Копыта откинул!

— Что вы говорите, Миша? — недоуменно переспросил С.

— Что слышите! Беляков сыграл в ящик!

— Миша, — с горечью проговорил писатель, — это скверная шутка.

— Да какая шутка? Говорю вам, безболезненно скончался во сне! Кондратий его хватил!

— Умер?!

— Умер, умер, неживой стал!

— Умер…

— И никакой мне разминки не досталось. Никакого испытания огнем. Просто вошел да и взял с ночного столика. А он лежит под простынкой и ни гу-гу. А я-то пыжился, с духом собирался… вот так со мной всегда!

Беляков умер… Иваша Беляков…

— Старуха говорит, он еще с вечера нехорош был, на давление жаловался…

— Иваша Беляков умер…

— Да вы чего, С.? Вам радоваться надо, чего вы… И уезжать теперь незачем…

Но и оставаться было незачем.

* * *

Дома С. сразу же сел писать. Он начал со своего приезда в дом творчества, записал свою встречу с Беляковым за первым ужином, затем за вторым, а затем и весь разговор в беляковской комнате, передал как можно точнее все слова, и его и свои. А там, в процессе писания, начали вспоминаться разные эпизоды, связанные с молодым Иваном, кем он был и что делал, как он был смел и удал, и как ухаживал за Лизкой-перепиской, и как относился к нему, С., и что они вместе прошли, а там вспомнилось ему, как и почему они разошлись, а там…

Вспоминалось, как он вообще начал писать — это потянуло за собой разные важные для него моменты из ранней юности, потом и из детства. Вспоминалось недостоверно, сквозь сон многократных прежних вспоминаний, но писателя, увлеченного непрерывностью самого процесса, это уже не смущало.

Время от времени он брал в руки свою книжку, открывал, рассматривал полузнакомые страницы, переложенные, чтобы высушить жирные пятна, туалетной бумагой.

Писание двигалось небыстро, он подолгу застывал над машинкой, уплывая туда, где на самом деле не было уже никого и ничего, и вылавливая оттуда все новые обстоятельства тогдашней жизни. Все это представлялось ему нужным и необходимым для, как он это называл, «свидетельства в пользу истины». И чем больше он записывал, тем отчетливее нарастало предчувствие, что вот сейчас, еще немного, еще несколько деталей и эпизодов — и он явственно припомнит весь процесс написания своей первой и единственно достойной книжки. Он писал и писал, еще не сознавая, что это, вероятно, и будет его последним сочинением и, может быть, даже не хуже первого.

* * *

С. рассказал эту историю мне, одной из своих немногих знакомых. Рассказывал он спокойно и даже без горечи, но просил, если когда-нибудь, после его смерти, действительно всплывет что-то неясное по поводу авторства книжки, чтобы я «посвидетельствовала в пользу истины». Я, как и Миша, заверила его, что все это вздор и беспокоиться не --">