Людвик Ашкенази - Эх, Габор, Габор...

Людвик Ашкенази. Эх, Габор, Габор…

Жили на свете два Габора — большой и маленький. Большой Габор Лакатош был отцом маленького Габора. Собственно, это-то и делало его большим.

Увидишь, как они идут рядышком, не остановишься, пожалуй, но всё же оглянешься. Между ними было то неуловимое сходство, которым природа отмечает двух совершенно разных людей, чтобы дать почувствовать всем, что эти двое — одного корня.

В сущности, очень просто: вороной конь вёл за собой вороного жеребёнка. Древним, степным, каким-то первобытным отцовством веяло от этой пары. Оба были как бы закончены с самого начала. Маленький Габор, выросши, сделается большим Габором. А Габор-старший, когда не следит за собой, и сам-то сущий ребёнок. Искры в глазах большого Габора были ярки и сверкали ломаной линией молний. У Габора-младшего были пока только искорки, зелёные, быстрые, ласковые.

Большому Габору было тридцать пять лет, маленькому — тринадцать.

Оба родились в цыганском гетто, в Кошице.

Строптивая юность Габора-старшего будет скрыта от читателя. О ней нам бы следовало расспросить в первую голову вахмистра сельской полиции Заградничка, великого знатока душ кошицких цыган и одного из самых здоровых пенсионеров в Восточной Словакии.

Вахмистр Заградничек помнит многое, хотя и не всё.

Это был золотой век, когда цыгане-премьеры всякий раз заливались слезами, играя «Скорбное воскресенье», а настоящие, неподдельные помещики платили за всё заведение, включая двух гардеробщиц и их подрастающих дочерей. В те поры наезжал в Кошице знаменитый Фёльдёш Бела, владелец требишовского конного завода и совладелец винных подвалов князя Эстергази.

Фёльдёш Бела не имеет отношения к нашему рассказу, но человек, умевший прилепить ко лбу одного скрипача-премьера столько сотен, заслуживает упоминания где угодно. Впрочем, некоторую связь между ним и Габором можно всё-таки обнаружить: овощи, которые большой Габор ребёнком беспрепятственно сбывал кошицким торговкам, взрастали на огородах Фёльдёш Бела, и булки, время от времени исчезавшие из пекарского автофургона с надписью «Лучшие кайзерки», выпекались на хлебозаводе «Слован» (тайный акционер Фёльдёш Бела).

Конечно, они не знали друг друга, Габор Лакатош и Фёльдёш Бела; о чём, быть может, стоит пожалеть. Фёльдёш Бела знал, что цыгане крадут у него, но, к чести его будь сказано, ничего не имел против. «А я не ворую?» — говаривал он, бывало, — но только при жене; не при детях.

Вахмистр Заградничек смотрел на эти незаконные действия с другой точки зрения, которую отчасти можно назвать служебными взглядами, отчасти же его личным коньком, если не страстью. Так возникла его статья о неистребимых наклонностях цыганской расы, принёсшая вахмистру Заградничку славу в кругах специалистов. Когда же статью напечатал Штюрмер^[1], она стала даже предметом дебатов в кулуарах парламента.

Статья вышла в журнале «Полицейская переписка» за 1935 год; вахмистр Заградничек писал:

«Хотя стерилизация, проводимая Адольфом Гитлером в Германии, отнюдь не встречает у нас восторга, всё же мысль эта представляется нам не совсем неверной. Цыгане были и остались бичом нашей периферии. Они живут воровством, грабежами и мошенничеством. Ущерб, причинённый ими, исчисляется во многих миллионах. Гигантские суммы тратит республика на содержание судебных и полицейских органов, а также на надзор за цыганами, осуществляемый Главным управлением сельской полиции.

В последнее время положение в цыганском вопросе скорее ухудшилось, нежели улучшилось, и причина тому — изменившаяся позиция судебных органов. Во времена Австро-Венгрии почти всегда можно было арестовать цыгана за бродяжничество. При республике же многие судьи освобождают цыган от этого обвинения, поскольку, мол, имеет место не бродяжничество, а кочевой образ жизни. Между тем жизнь большинства цыган в Чехословакии, строго говоря, непрерывно колеблется между тюрьмой и волей, так что технические условия для осуществления их стерилизации налицо. В течение нескольких лет стерилизацией можно было бы охватить всех взрослых цыган, и со временем все они вымерли --">