Владимир Шуля-Tабиб - Уолдя

Владимир Шуля-Табиб

УОЛДЯ

Когда Бог хочет наказать человека, он исполняет его желания.

Арабская пословица

Скотч обволок мягкой ароматной пеленой, ненавязчиво потянул в никуда.

Где-то внизу остался мир: пестрое "было", серое "есть" и какая-то пустота вместо

"будет".

И они снова пьют вдвоем: он и тот, который в зеркале. За семь лет в Нью Йорке они

успели привыкнуть друг к другу, даже к тому, что их в разное время дня и зовут по-разному: утром на работе Уолтер, а вечером, дома, Володя. И смотрит из зеркала некий Уолдя, ни на

одного из них не похожий. Володя, скажем, никогда не пил в одиночку, а Уолдя чаще всего

именно в одиночку и пьет.

Жил когда-то в незапамятные времена и за тридевять земель отсюда поэт-романтик

Володя, Вовка, учился в математическом 10-а, и было у него много умнющих и славных

друзей. Теперь в Нью Йорке живет жизнерадостный веселый толстяк Уолтер - таким его

знают на работе. И только иногда, в часы одинокой пьянки, из зеркала хмуро глядит

отставной майор воздушно-десантных войск Владимир - жесткий, временами и жестокий, хамоватый тип, в Афгане и Чернобыле растерявший юношеские иллюзии. Недоверчиво, недобро гляядит на мир отставной майор.

Но это иногда. А вообще-то все трое: Володя, Уолтер и Владимир - мирно уживались

в Уолде и редко конфликтовали меж собой. У каждого были свои заботы, свои часы для

раздумий, и только пили они всегда вместе. Случалось, и грызлись при этом.

Человек из зеркала, хотя и умный, каким ему положено быть, друзей однако заменить

не мог. А они все остались там. Многие, правда, еще дальше, чем там, уже нигде. Ну, приятели, конечно, есть и здесь - "гайс, баддис", то есть они ничего толком не знают о тебе, ты столько же о них. Здесь не принято распахивать душу на ширину кухни и пускать туда

кого ни попадя. Хау ар ю? Гуд, хаваем помаленьку. И все о"кей, и боже тебя упаси с кем-то

делиться своими проблемами или лезть в чужие. У каждого есть свой чирей на заднице, но

снимать штаны и демонстрировать его всем необязательно.

Целыми днями, в любую погоду-непогоду, хмурый майор и веселый толстяк-шофер

колесили по всем проспектам и закоулкам Нью Йорка, к вечеру приползали домой, чтобы

неспешно выпить стакан скотча и забуриться спать. А утром снова туда, на улицы, где

машин больше, чем людей.

И вдруг однажды, два года назад, солнце взошло на западе - приехала Она, его первая, еще школьная любовь, его Люська. Впервые это солнце вспыхнуло 35 лет назад - и все

вокруг заиграло , засветилось, А потом.... потом он уехал в Питер, солнце зашло за тучку, затерялось в питерских туманах. Но, оказывается, не погасло, только понял он это через

многие-многие годы.

Все было в эти годы: Военно-медицинская академия, Ленинград с театрами, музеями, барами, а потом офицерская гарнизонная жизнь на краю света, война в Афгане, Чернобыль, другие женщины - одни на годы, другие на неделю-две. Друзей с годами становилось все

меньше, как в песне Галича, они уходили " одни в никуда, другие в князья". В никуда -

больше. И родные уже все в США, и у самого билет в кармане туда же. В родном городе еще

осталось двое школьных друзей, заехал проститься с ними. Сидели, грустно пили водку, и

вдруг - звонок.

Она! Через четверть века - она, Рыжик, Люська, единственная его девочка. И какое

это имело значение, что ей за сорок, что многовато у девочки морщинок - он их не видел, она

была все той же, что в палатке над тихой лесной речкой двадцать пять лет назад. Она тогда

спала, а он смотрел на ее лицо с золотистым пушком на щеках и не мог решиться ее

поцеловать, робел. А она только притворялась спящей и злилась на его недогадливость и

робость.

Спит она и сейчас, рядом, тихонько