Ежи Сосновский - Парк

Ежи Сосновский Парк

В этот парк я всегда приходил инкогнито. Прогуливался вдоль глиняных карьеров в тени плакучих ив либо по кленовой аллее шел к подножию горы и взбирался наверх, где стояла деревянная скамейка. Дело в том, что парк разбит на территории одного из фортов, в девятнадцатом веке с севера, запада и юга окружавших левобережную Варшаву. Когда стены небольшой крепости за ветхостью рассыпались, здесь образовалась мусорная свалка, а потом, после многолетней рекультивации местности, вырос холм неправильной формы, который весной покрывался высокой остролистной травой. С моей лавочки были видны возвышающиеся тут и там уродливые жилые районы, церковь, взметнувшаяся из темного пятна православного кладбища – я не раз наблюдал, как за ее луковичный купол красным заревом закатывается солнце, – три костела, разбросанных по окрестностям, а вдали, на юго-западе, – серебристые трубы теплоцентрали, построенной в начале семидесятых. Совсем рядом, прямо за зеленоватой водной поверхностью последнего карьера, разместились маленький стадион и теннисные корты. Поздней весной на самое большое озерко спускали флотилию пестрых водных велосипедов. Но со временем уровень воды понизился, со стен павильона с надписью «Прокат плавательных средств» облупилась желтая краска, и мельчающая от года к году озерная глубь превратилась в пристанище лишь для стаи уток. А остов пункта проката вывезли, когда во время урагана в девяностые годы он с металлическим звоном сложился внутрь.

В парк частенько приводили учащихся из близлежащей школы-интерната, кроме того, по воскресеньям днем сюда заглядывали возвращавшиеся из костела семейства, а в летние каникулы, раскинув пледы на траве, тут располагались родители с маленькими детьми и огромными корзинами, доверху набитыми едой. Приходя сюда регулярно, я волей-неволей научился выделять из этой случайной толпы постоянных – как и я – посетителей парка. Уток ежедневно подкармливала старушка, которая осенью надевала облезлую каракулевую шубу и снимала ее только после Пасхи. Звали старушку Геновефа, в прошлом она была учительницей. Из деревни, где Геновефа учительствовала с 1929 года, в начале шестидесятых ее привез сын Рышард, сразу же после того, как мать, спускаясь в погреб, сломала ногу. Рышард как раз получил квартиру неподалеку от парка, а поскольку у него родилась вторая дочка, присутствие бабушки – когда нога зажила – сняло проблему яслей. Жена Рышарда, Алина; работала врачом в военной поликлинике. Сам Рышард был картографом. Прежде они ютились в однокомнатной квартирке в центре города, выкроенной из довоенных апартаментов. Ордер на квартиру в новостройке Рышард с Алиной приняли как подарок судьбы. Пани Геновефа, правда, считала, что железобетон в общем-то не безвреден для здоровья, но не хотела огорчать молодых. Близость парка стала для нее отрадой; это была как-никак природа – разумеется, изувеченная городом, – с которой она сроднилась за последние полвека.

Когда бывало не очень холодно, на карьерах появлялся также пан Мечислав, музыкант. Он руководил хором в ближайшем костеле и – в качестве подспорья к пенсии – подрабатывал уроками игры на аккордеоне. В нашем районе это был довольно популярный инструмент, и пан Мечислав радовался, что благотворно влияет на нравы, за падением которых он наблюдал с глубоким прискорбием. В теньке возле закрытого во внесезонное время пункта проката водных велосипедов целыми днями тусовалась компания молодых мужчин, число которых – пан Мечислав не сомневался – росло с каждым годом. Одни иногда где-то подрабатывали, правда, через месяц-другой их выгоняли за пьянку либо необоснованные прогулы; другие, более пронырливые, хвастали своими связями, позволявшими раздобыть больничный с записью о наличии у них хронических заболеваний, при которых необходим домашний режим. Все пили пиво, ласково называемое «лягушонком» из-за формы пузатых бутылок с зеленой этикеткой. Был среди этих забулдыг некий бедолага Сташек: дружки то ему сочувствовали, то подкалывали его – из-за его вздорной жены Рузи, которая, если заставала муженька возле пункта проката, поднимала крик на всю округу и пинками загоняла Сташека домой. Рузя заявляла, что отцу следует быть рядом с сыном, чтобы его воспитывать; когда сын впервые вернулся домой подвыпивший – было ему в ту пору одиннадцать лет, – она поняла, что не может рассчитывать на тяжелую --">