Луис Карлос Монталван - Пока есть Вторник. Удивительная связь человека и собаки, способная творить чудеса

какие у этого что-то намерения, брови несутся галопом. Идущих мимо ретривер одаряет коротким, озорным взглядом своих глубоких глаз, при этом брови подпрыгивают, на морде появляется большая естественная улыба, хвост мотается туда-сюда, будто говоря: «Извините, я вас вижу, я не прочь поиграть, но сейчас я работаю». Он создает связь — да, так правильнее всего сказать, — у него дружелюбный нрав. Люди часто достают мобильники и фотографируют мою собаку. Я не шучу — таков уж Вторник.

А потом люди мимоходом замечают меня, высокого мужчину позади звезды. Я латиноамериканец (отец — кубинец, мать — пуэрториканка), но я из тех, кого называют «белый латинос», с достаточно светлой кожей, чтобы сойти за европейца. Рост у меня метр восемьдесят пять, широкие плечи и внушительные мускулы — результат долгих лет тренировок, которые, к сожалению, остались в прошлом.

Должен признать, я слегка подрастерял форму, но до сих пор выгляжу устрашающе (лучшего определения не смог найти). Вот почему на службе в армии США меня прозвали Терминатором. Вот почему я получил звание капитана: я вел в бой взвод ребят и тренировал солдат армии Ирака, полицейских и пограничников — целые полки. Словом, ничто, даже прямая, жесткая выправка, не выдает во мне инвалида. На самом деле — мне говорили — люди обычно сперва принимают меня за копа.

Но это пока не заметят трость в левой руке и то, как я каждые несколько шагов на нее опираюсь. Тогда люди понимают, что деревянная походка и прямая спина — не признак гордости, а физическая необходимость. Они не видят шрамов, сломанных позвонков, поврежденного колена, из-за которого я так хромаю, травмы мозга, которая наградила меня невыносимыми мигренями и серьезными проблемами с равновесием. Еще глубже скрываются раны душевные: жуткие воспоминания и кошмары, социальное тревожное расстройство и клаустрофобия, приступы паники при виде вполне безобидных предметов вроде выброшенной банки газировки — в мои два срока в Ираке из них мастерили самодельные бомбы. Люди не видят того года, что я провел в алкогольном тумане, силясь предотвратить разрушение семьи, брака, карьеры.

Месяцев, когда я тщетно пытался заставить себя выйти из квартиры. Крушения всех идеалов: долга, чести, уважения, братства, — в которые я верил до войны.

Люди этого не видят и не могут до конца понять моего отношения ко Вторнику. Как бы они им ни восхищались, они никогда не узнают, что этот пес для меня значит. Потому что Вторник — не обычная собака. Например, он идет либо рядом, либо точно в двух шагах впереди — в зависимости от настроения. Ведет меня вниз по лестнице. Знает больше ста пятидесяти команд и, когда у меня меняется ритм дыхания и учащается пульс, тычется головой, пока я не вернусь из воспоминаний в настоящее. Он ограждает меня от толпы, утишает тревогу, помогает справиться с повседневными делами. Даже его красота — это форма защиты: она привлекает внимание и располагает людей. Вот почему заводчики так заботились о том, чтобы щенки были красивы: не для повышения самооценки, а для того, чтобы люди заметили пса и, надо надеяться, его красный жилет с белым крестом на спине. Потому что восхитительный, беспечный и любимый всеми соседями Вторник — не просто домашнее животное, а выдрессированный специально для помощи инвалидам пес-компаньон.

До Вторника мне постоянно чудились снайперы на крышах. До Вторника я больше часа пытался набраться смелости, чтобы пройти полквартала до винного магазина. Я принимал двадцать разных лекарств в день, начиная с обезболивающего и кончая средством от клаустрофобии, и даже начисто лишенные агрессии случайные встречи вызывали страшные мигрени. Порой я едва мог нагнуться из-за травмы позвоночника. Бывало, полкилометра прохромаю, «отключившись», а потом «очнусь» на перекрестке без малейшего понятия о том, как я туда попал. С равновесием у меня была совсем беда: из-за травмы мозга я часто падал, однажды пересчитал бетонные ступени в метро.

До Вторника я не мог работать. До Вторника я не мог спать. Выпивал несколько бутылок рома в один присест, чтобы забыться, но все равно лежал в кровати не в силах закрыть глаза. А стоило сомкнуть веки, начинались кошмары: кровожадный враг, мертвый ребенок. Однажды после выматывающего сеанса терапии я зашел в кофейню, включил ноутбук и увидел лицо смертника из Синджара (Ирак).

Взвод иракских солдат, который помогал нашему полку, разбил палатку слишком близко к --">