Сергей Солоух - Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева

молодая мать молодого отца остановить телегу, спрыгнула на снег изъезженный и, не забыв стряхнуть желтые стебли прошлогодней травы, мимо грязного и несимпатичного уличного строения без окон и дырами зловонными вместо дверей пошла, направилась в само купеческих времен здание. Внутри, в помещении повела она себя странно и нелогично. Вначале как-будто бы озиралась, как-будто бы искала табличку, букву нужную, не нашла, вышла (зачем?) на черную, ледком подернутую платформу, сделала шаг, другой, и вдруг, решительно вложив ладони-лодочки в чьи-то белые конопатые лапы, услужливо протянутые из ближайшего купе прокуренного, оторвалась от убегать из-под ног уже начавшей земли и была такова.

Сиротство Доддам, похоже, на роду написано, но слава Богу, на этот раз хоть без детдома обошлось. А печаль, если кого-то и посетила, над кем-то крыла унылые распростерла и округлила коровьи глаза, то горемыкой этим оказаться суждено было Васе. Василию Петровичу Додду, председателю правления южносибирского областного общества охотников и рыболовов, годам к сорока, к пику жизненному и административному осознавшему вдруг с горечью и даже завистью в душе нехорошей, что улыбка милая плутовки ласковой, племянницы Валеры, Вали, ему, ворчуну, самодуру и зануде, приятней и дороже всех вместе грамот, пятерок и угрей с приданым в собственность доставшегося приемыша Сергея.

Но делать нечего, закон, конечно, был на стороне бывшего егеря, а ныне директора цеха мелкого опта при Южносибирском областном охотоуправлении Николая Петровича, успевшего за исторические те два часа не только подбросить к вокзалу моральную разложенку с неустойчивой психикой, но и украсить по ее просьбе настоятельной каракулями жирности завидной сразу две, если не три графы толстенной книги регистрации актов рождения и смерти. Впрочем, гражданского уложения несовершенство, юридическое неравноправие нисколько не мешало дяде Васе баловать, усердием папашу Додда самого превосходя, пожалуй даже, родную кровь и плоть, на нет сводя, конечно же, усилия и кропотливый, повседневный труд не одного, увы, увы, педколлектива областного центра.

А возможности у него были, разве сравнишь

председателя правления общества любителей осеннее небо

какого-нибудь укромного заказника, заповедника веером

дроби азартно дырявить, лихо, на звук палить, с директором,

распустившим донельзя десятка полтора горьких пьяниц

инвалидов, исправно, тем не менее, признаем это, тачавших из

меха малоценного пушного зверя шубейки детские и шапки

зимние с ушами, а порой и без?

Нет, определенно, нет.

Ну, сказал Николай Петрович мастеру своему

одноглазому:

— Валюха, Никанор, вчера явилась, — и ничего кроме

забот все той же Валюхе, Валерии Николаевне, умыть,

раздеть, уложить.

Та же самая фраза.

— Валюха наша, вот дела, вчера домой воротилась, — с

такой же точно (и на слух их трудно различить) довольной

интонацией сорвалась с уст уже иных, и, Боже, как

разволновался Печенин Альберт Алексеевич, мужчина

солидный, двуногий, с глазами, всегда в несвежей сорочке, но

"Свободы" ароматами благоухающий, галстуком

услаждающий взор и поражающий воображение алмазной

гранью трехрублевых запонок. Господи, Господи, какая удача,

везение какое перед самым, по слухам, скорым поступлением

партейки малой дефицитных стволов ижевских вороненных.

— К нам, к нам, только к нам, Василий Петрович, — с

горячностью, ну, просто восхитительной повторяет товарищ

Печенин, раз десять, пятнадцать, право, не меньше, из

правленья не выходит — выбегает и мчит прямо в

телерадиокомитет, зама по кадрам в кабинет приглашает,

штатное расписание подать немедленно велит, волнуется, вне

всякого сомнения, ударить в грязь лицом не хочет, по

ковровой дорожке прохаживается, ноготками

неостриженными по подоконнику стучит, трям, трям, и…

решенье в конце-концов принимает беспрецедентное.

Служебная мембрана телефонная преобразует голос

одного ответственного лица в ток электрический, и он, волею

гения человеческого в бесконечном проводе медном в момент

любой возбуждаться обязанный, секунды не прошло, уже

воркует, гармониками дивными обогащенный в трубке

домашней, ласкает слух другого ответственного товарища.

— Ну, ну, — не возражает Василий Петрович Альберту

Алексеевичу, и к обеду следующего --">