Николай Алксеевич Ивеншев - Дикое мясо

так легче, продекламировал любовь к мадам.

Помню, как в том же кабаке мадам хлестала по цыганским щекам Михаила, а он только втягивал голову в плечи и что‑то ржал извиняющееся: «Побойся Бога, люди кругом!» Мадам не страшилась ни Бога, ни черта, ни людской хвалы, ни морской волны. Она тут же выпростала из кошелька денежную бумажку и небрежно сунула ее в зубы Михаилу. Он накачался тогда крепко и уже пьяный в дуп- лягу пытался дерзить мадам Брайловской, но мадам добродушно толкала его потный лоб, как бы включая своего любовника на здравомыслие.

Вот так. А сейчас мадам похлопала себя по голени: «Давай полаем в тишине».

И я, довольный, сытый, пьяный от чая и ветчины, взвыл, покатился поэтическим аллюром: «Сладко, если лишь кисть обнаженная здесь притихла, у чутких ног…» Я все‑таки думаю, что мадам Брайловская не вся состоит из шестидесяти килограммов дикого мяса. Когда я читаю стихи или когда поет Михаил, ее ангел — альфонс, мадам теряет свою звериную суть. Она тогда нежна и задумчива, даже глупа и домовита, как кенгуру. Я не знаю, врала она или нет, что когда‑то и она была девушкой влюбчивой, искренней, пока не влюбилась в учителя физики и он не научил ее закону Ома для участка цепи: сила тока равна напряжению, деленному на сопротивление.

— Дон — дон, — расколотил все дверной звонок. На пороге красовались, как будто только выпущенные из алад- диновой лампы два альфонса. Одеты не по — пляжному, в костюмы.

— Поэты — р-р — романтики! Привет российскому студенчеству, — по — армейски щелкнул начищенными каблуками Борис. Он шутил.

У Михаила в руках тяжелая хозяйственная сумка. Он осторожно опустил ее в углу палубы, распахнул полы серого пиджака и пощелкал розовыми подтяжками. Он отдувался.

Я по — разному относился и к Михаилу, и к Борису. Бывало, что и ненавидел их. Это случалось, когда мадам Брайлов- ская воочию льнула то к одному, то к другому. Я презирал их продажность, но и оправдывал их. Однажды Борис в приливе откровенности продиктовал мне контрольную работу:

— Ты студентик чистенький. Ты, верно, за прости господи нас считаешь? А я вот что скажу. Мы с Михаилом как раз‑то и гуманные человеки. Ты знаешь, как маются женщины оттого, что их засасывает наша чердачная, пыльная реалия? Они хотят ярких шмоток, красивой любви… чтобы фуражка с золотым околышем, чтобы фейхоа пахло, а не нафталином. Ну, а мы — гуманитарии. Мы хоть как‑то развлечем и утолим. Ты знаешь, милостивый государь, что однажды мне пришлось утолять доктора философских наук? Я уже и имя ее забыл. Кто‑то дал мне ее телефон. Так вот она, заикаясь, все‑таки смогла изложить цель, то есть перспективу желаний. Укатили мы ее от ко- лобка — профессора на дачу, на ее дачу. Там я заработал нема — а-алые денежки. А еще она золотыми кольцами кидалась. Смазливая герлз попалась, слезливая, всего меня обмусолила, как будто я учебник хвизики… А ты вот, милостивый государь, хочешь, чтобы я на товарной станции удобрения разгружал? Да мешки тягать с суперфосфатом любая сволочь сообразит, а вот помочь больному обществу, женщине?..

Я прощал Мишке и Борису. И еще я знал, что Мишка вообще — добряк. Иной раз он меня подкармливал. Но у Мишки была своя философия. Он не мог долго жить, работать в одном коллективе, в одной компании. Цыганские гены проявились, ему были интересны только новые люди.

И еще одно. Мне думается, мадам Брайловской они держались не только из‑за содержимого крокодильего кошелька. Она ловко скрутила всех троих правдивым цинизмом.

Мадам Брайловская была удивлена парадным видом своих фаворитов. Она сама всегда одевалась непредсказуемо. Рядилась в монахиню, строгую такую. Однотонная юбка, какая‑нибудь простенькая, без премудростей кофта, снежно — белый воротничок, никакой косметики, ничего, даже лак с ногтей смыт.

В другой раз мадам облачалась в умопомрачительные туники, хламиды, черт те знает во что, лишь бы было свободно, вызывающе, лишь бы слышать вокруг себя: «Шушу — шу — шу!» В этих хламидах мадам была для гуляющей публики порочно — соблазнительной. А вообще‑то ее похоть, ее дикое мясо проявлялось лучше в чопорности белого воротничка.

Сегодня она приоделась во все линялое, в стрекозье, в какую‑то марлю с кружевами, оборками. И это всем понравилось. Я подумал о том, что будет приятно шагать с эдакой Зинаидой Гиппиус,

--">