Милена Агус - Каменная болезнь. Бестолковая графиня [повести]

Альпах или в Ливии, в Албании, в Эгейском море или на борту Королевского флота Италии. Ну проще простого, только мои прадед с прабабкой слышать ничего не хотели. Тогда бабушка сама сказала жениху, что не любит его и никогда не сможет стать ему настоящей женой. Он ответил ей, чтоб она не беспокоилась. Он тоже ее не любит. Разумеется, если они оба говорят об одном и том же. Про «настоящую жену» он вроде бы все понял. Так что ж, он будет по-прежнему ходить в дом терпимости в районе Ля Марина, как ходил с юности — и ни разу ничем не заразился.

Но в Кальяри они вернулись только в сорок пятом. А пока дедушка с бабушкой спали, как брат с сестрой, в гостевой комнате: высокая железная полутораспальная кровать с перламутровыми инкрустациями, Мадонна с младенцем на стене, часы под стеклянным колпаком, умывальник с кувшином и тазиком, зеркало с нарисованным цветком и фарфоровый ночной горшок под кроватью. Все это бабушка перевезла к себе на улицу Джузеппе Манно, когда деревенский дом был продан. Ей хотелось, чтобы ее комната выглядела точно так же, как в первый год их брака. Правда, в деревенских домах свет и воздух проникают в спальни только через lolla,^[7] а на улице Манно южное морское солнце нещадно палит до заката и все вокруг блестит и сверкает. Эту комнату я всегда любила, в детстве бабушка разрешала мне заходить туда, только если я хорошо себя вела, и не больше одного раза в день.

В тот первый год своего замужества бабушка переболела малярией. Температура подскакивала до 41 °C, и ухаживал за ней дедушка, просиживая часами у кровати и следя за тем, чтобы компресс на лбу все время был холодным. Бабушкин лоб был таким раскаленным, что приходилось то и дело смачивать компресс в ледяной воде: так он и ходил взад-вперед, и колодезная цепь скрипела днем и ночью.

Но вот 8 сентября сорок третьего пришла радостная весть: по радио передали, что Италия попросила перемирия и война окончена. Однако, по мнению дедушки, до окончания было еще далеко, и оставалось надеяться, что комендант генерал Бассо даст возможность немцам убраться из Сардинии подобру-поздорову, без всяких эксцессов. Бассо, видимо, придерживался того же мнения, и тридцать тысяч человек из танковой дивизии вермахта под руководством генерала Люнгерхаузена спокойно ретировались, никого и пальцем не тронув, за что генерала Бассо арестовали и судили, но сардцы были спасены. Не то что в материковой Италии. Дедушка и генерал оказались правы: стоило только послушать «Радио Лондон»,^[8] которое не раз передавало протесты Бадольо^[9] по поводу истребления солдат и офицеров, попавших в плен к немцам на итальянском фронте. Когда бабушка выздоровела, ей сказали, что, если бы не муж, лихорадка скосила бы ее и что заключено перемирие и страна поменяла союзников. На это она со злостью, которую потом не могла себе простить, пожала плечами, словно хотела сказать: «А мне что за дело?».

Ночью бабушка сворачивалась калачиком на высокой кровати, как можно дальше от деда, то и дело сваливаясь на пол. Когда лунными ночами из-за створок дверей, выходивших на lolla, пробивался свет и освещал спину ее мужа, она чуть ли не пугалась, словно с ней рядом был совершенно незнакомый мужчина, про которого она даже не знала, красив он или нет: она на него никогда не глядела, и он на нее тоже не глядел. Если дед спал крепко, она писала на горшок, стоявший под кроватью, но стоило ему едва заметно пошевелиться, она в любую погоду накидывала шаль, выходила из комнаты и шла через двор в уборную рядом с колодцем. Дед, впрочем, и сам не пытался к ней приблизиться, съеживался на своей стороне кровати и тоже часто падал — еще бы, такой тучный — поэтому оба были вечно покрыты синяками. Оставшись вдвоем, а это случалось только в спальне, они никогда не разговаривали. Бабушка молилась на ночь, дед — нет, поскольку был атеистом и коммунистом. Потом один из них говорил: «Доброй вам ночи!» — а другой отвечал: «И вам того же!».

Моя прабабушка настаивала, чтобы по утрам дочь варила мужу кофе. Кофе тогда готовили из нута и ячменя, которые обжаривали в печи на специальной посудине, а потом перемалывали. «Отнеси кофе мужу», — и бабушка несла фиолетовую с позолотой чашку на стеклянном подносе с цветочным орнаментом, ставила чашку в ногах кровати, как миску бешеному псу, и убегала. Этого она тоже всю жизнь не могла себе простить.

Дедушка помогал в полевых работах и неплохо справлялся для городского жителя, --">