Михаил Идов - Чёс (сборник)

которой люди, презирающие рок в принципе, делают исключение. Как Том Уэйтс. Или Йорк”. Прошлым летом Алан пришел бы в восторг от предложения сыграть, пусть в шутку, старый свинг или заумный инди-рок. Но не сейчас.

– Как насчет Элвиса Пресли? – спросил Эдди. – In the Ghetto.

– Элвис ассоциируется с Мемфисом, – возразил Алан. – А гетто – с Южным Централом (“Или с Варшавой”, – пробормотал Брет).

– Это песня про Чикаго, – сказал Эдди.

– Никто этого не знает.

– Там Чикаго упоминается во второй строчке.

– Ну не знаю.

– “В снегопад, холодным серым чикагским утром…”

– Снегопад – это здорово. – Алан приободрился. – Получится контраст не только с пейзажем, но и с жарой. Все, договорились. Поем In the Ghetto.

Эдди сдержал улыбку. Песню он лоббировал только потому, что она хорошо прозвучала бы на его родес-пиано. Теперь, под палящим солнцем, привинчивая ноги к перевернутому брюхом вверх инструменту, он успел несколько раз проклясть собственное тщеславие.

– Кстати, а во что мы втыкаемся? – подал голос Брет.

– А! Прекрасный вопрос, – Тони выволок из одной из своих сумок черный ящик, по виду самодельный, с двумя рядами микрофонных входов на крышке. Из одного из бортиков змеился толстый, сложенный кольцами шнур, вместо штепселя заканчивающийся двумя хищными карабинами. – Дамы и господа, прошу любить и жаловать – инвертор. Работает от любого аккумулятора.

– Круто, – сказал Алан. – А он нам батарею не посадит?

– Ты что. Там энергии часов на восемь.

– Надо было группу назвать “Инвертор”, – внезапно заявил Брет. – Не поздно еще?

– Прекрати, – ответил Алан.

Это был для него больной вопрос. В физике, которой Алан учился в Энн-Арборе, гистерезис означал свойство материала сохранять эффект от былого воздействия под влиянием новых; например, размагниченный магнит по второму кругу намагничивался менее охотно, чем просто кусок железа. Тот же термин встречался и в других дисциплинах, например экономике, которой в свою очередь учился в Энн-Арборе Эдди, где представлял собой предельно сконцентрированную форму пословицы “долго запрягает, да быстро едет”. Алану в этом слове мерещилась метафора непоколебимости настоящего художника перед лицом сиюминутной моды. Самого его как в двенадцать лет намагнитило кассетами Дэвида Боуи и Bauhaus, так и не отпускало: любые новые воздействия отскакивали на раз. (Эдди, Брет и Тони несколько лет назад выучили, что единственным способом заставить Алана воспринять какое-либо музыкальное новшество было убедить его, что оно уже понравилось Боуи.) Увы, большинство людей воспринимали слово “гистерезис” как форму, возможно маскулинную, слова hysteria; таким образом, среди слушателей, рецензентов и даже родных и близких бытовала уверенность, что название группы обозначает мужскую истерику.

Минут через десять все было готово. Из-под приоткрытого капота вился шнур инвертора. Камера стояла так, чтобы низ кадра щекотали расфокусированные травинки, а над музыкантами полоскалось небо, растянутое широкоугольной линзой в трапецию. Эдди взял пробный аккорд. Звук разошелся по лугам в тщетных поисках эха и не вернулся.

– В идеале здесь должно было быть стадо коров, – задумчиво сказал Брет. – Ты бы пел коровам. Как Канье Уэст в Yo u Can’t Tell Me Nothing.

– Какие, на фиг, коровы? – удивился Тони. – Не было там никаких коров.

– Это в официальном клипе. А есть неофициальный хипстерский клип. Зак Галифианакис, Уилл Олдхем и коровы.

– Куда мир катится, – сказал, помолчав, Алан. “Рикенбакер” висел у него за спиной – играть на нем он, кажется, не собирался.

В повисшей паузе Тони отбил “раз, два, три” палочкой о палочку, а на четыре бухнул в рабочий барабан. Эдди вступил первым с обманчиво мажорным арпеджио.

– В снегопа-а-ад, холодным серым чикагским утром, – начал Алан, вращая бедрами и неплохо имитируя сдавленный элвисовский баритон.

Брет корректно выждал несколько тактов и вошел только на первом упоминании слова “гетто” с басовым риффом в ¾, приятно легшим поперек простых барабанов Тони. Когда он только успевает такие штуки придумывать, восхитился Эдди и тут же сбился, чего никто, к счастью, не заметил.

Из всей четверки, по мнению Эдди, Брет был, бесспорно, лучшим музыкантом. Он любил играть высоко на грифе, где его ноты смыкались с нижними нотами гитары, уводя простые аккорды Алана в удивительных направлениях и при этом совершенно не отвлекая внимание на себя. В свободные часы --">