Дмитрий Михайлович Урнов - Словами лошади

от книжной полки. После бесчисленных «См.» и «стр.» было приятно прочесть на дверях денника «сер. жер.» или «гн. коб.».

«Великое дело сидеть в седле. Можно подняться на стременах и далеко видеть кругом», — так говорил Джон Вебстер, драматург, современник Шекспира. Все, что обгоняет тебя или несется навстречу, попадает в поле зрения с особенной резкостью, потому что лошадь и ты вместе с ней оказываешься как бы против течения. На коне можно подъехать вдруг со стороны совершенно неожиданной: знакомые имена, хорошо известные названия заговорят иначе, а также откроются по-новому целые явления, будто бы и не связанные с лошадью.

«Вот хоть отсюда свороти влево, да бором иди по тропинке до часовни, что на Чеканском ручью, а там прямо через болото на Хлопино…» Это из «Бориса Годунова». Пушкинский путь. И вот он, Чеканский ручей, — конь пробует его копытом и пятится. «Вперед! и горе Годунову!» Заставляя коня прыгнуть через пушкинский ручей, стараясь сделать посыл, как меня учили, я, право, не думал кому-нибудь об этом рассказывать.

Все началось с внучки Байрона.

Был я студентом, занимался конным спортом. Вдруг приезжает англичанин. Конеторговец. Первый крупный представитель зарубежного конного мира, посетивший нашу страну.

Мне говорят: «Будешь у него переводчиком, раз уж ты знаешь лошадиный язык».

А для меня мистер Форбс — так его звали — был первым англичанином, с которым я заговорил на его родном языке.

— Литература? — переспросил мистер Форбс относительно моих основных интересов. — Давно, давно я, кроме каталогов конных аукционов, ничего не читал. Шекспир? «Корону за коня!» Мало предлагает.

Я сообщил мистеру Форбсу, что наши переводчики сократили эту цену ровно вдвое: «Коня! Коня! Полцарства за коня!»

— Полцарства?! — поразился мистер Форбс. — Сейчас за такую цену не только классной лошади, но даже кошки хорошей не достанешь. В каком году, вы говорите, это было?

О Шекспире мистер Форбс слушал, не прерывая. Однако стоило произнести имя Байрона, как он преобразился.

— Я же знаком с леди Вентворт! — воскликнул он. — Хотите, я вас с ней познакомлю в порядке переписки?

Ну зачем мне переписка с леди Вентворт?

Годы миновали. Я уже перестал быть студентом и работал в Центре изучения всемирной литературы. Как-то перелистываю английский журнал «Поэтическое обозрение». Свежий номер. И вижу вдруг в черной рамке: «Скончалась леди Вентворт». Что такое? Литературный журнал сообщает о кончине знакомой моего знакомого, конеторговца…

Прочел я некролог и не мог найти слов, чтобы достойно обругать себя. Да, она была знакомой мистера Форбса, известного конеторговца. Но мало этого. Она была внучкой Байрона! «Я мог бы вас с ней познакомить в порядке переписки. Хотите?»

Прощай! И если навсегда,

То навсегда прощай!

Из Центра я обычно отправлялся прямо на конюшню, потому что, хотя уже перестал быть студентом, но еще продолжал заниматься конным спортом.

— Вовремя пришел, — приветствовал меня в тот раз тренер-наездник. — А это что такое?

И он обратил внимание на рукопись, которую я держал в руках.

— «Ба-ба-барок-ко», — прочел наездник заглавие и, строго взглянув на меня, спрятал рукопись в сундук со сбруей.

— Началось ба’гокко еще с Копе’гника, — за час до этого предупредил меня доктор наук Воронцов-Дашков, подавая рукопись «Барокко и Ренессанс. Насущные проблемы изучения».

Мы составляли группу Возрождения. В нее входили Воронцов-Дашков, профессор Скобелев и академик Тацит. Это были киты, на авторитете которых держался весь Центр. О наших китах, видя скопления старинных фамилий, даже спрашивали: «Там у вас, со Скобелевым да с Воронцовым-Дашковым, идет возрождение чего?» Напрасно в нас подозревали чуть ли не заговорщиков. Единодушия в нашей группе как раз и не было.

Мы изучали Ренессанс. Иначе говоря, Возрождение. Тацит утверждал, что истоки Ренессанса надо искать где-то в Гималаях. Воронцов-Дашков настаивал: «Все началось с Копе’гника». А Скобелев рубил: «Буржуазность!» Обессиленные борьбой друг с другом, обращались они к нам, новичкам: «А вы, молодой человек, что на этот счет думаете?» Что я мог думать? А высказаться нужно было на другой день, утром. Для этого рукопись следовало самому прочесть и другим передать, тем более что вся цепь начиналась с меня.

— Об’гатите внимание на Копе’гника, — сказал Воронцов-Дашков.

--">