Дмитрий Михайлович Урнов - Словами лошади

занимался».

— И уж заодно, — подключился Воронцов-Дашков, — что вы думаете, молодой человек, о культе ве’гховой езды п’ги Неаполитанском дво’ге?

Неаполитанский двор? Да я о нем как-то до сих пор не думал.

— А конный завод князя Курбского? — сверкнул взором Скобелев.

Не слыхал о заводе князя Курбского.

— Приступим к обсуждению, — отдал распоряжение Скобелев.

Первым заговорил Тацит.

— Работа обещает быть весьма актуальной, — с этого начал академик, затем он отодвинул мои листочки с тезисами в сторону и, устремив взор ввысь, продолжал: — Вдумаемся в движение истории с точки зрения человека, управляющего упряжкой коней…

Минут пятнадцать говорил Тацит. Мы побывали с ним не только в Гималаях, но и на Алеутских островах. Пронеслись по Европе и заглянули в Америку. Платон и Аристотель как живые прошли перед нами, причем они, кажется, ни о чем больше, кроме конских ристаний, не думали. Тацит цитировал на пятнадцати языках. Он приводил название уздечки у разных народов, просто желая нам показать единство рода людского в плане иппическом.

— Или возьмем этот… как его… — Тацит взмахнул рукой.

— Хлыст, — подсказал я.

— Именно! Благодарю вас. — И, улыбнувшись в мою сторону, Тацит добавил: — Сразу виден специалист!

После этого он еще минут пятнадцать описывал, как пользовались разными орудиями понуждения древние египтяне, средневековые германцы и самоеды.

Свое выступление кит заключил словами:

— Королевство за коня, которое у Шекспира предлагает Ричард III, это, как мы убедились, не только поэтический образ, но и реальный исторический феномен.

Убедились, убедились и — настолько, что забыли, зачем, собственно, собрались. Тацит пошарил по столу, как бы в поисках предмета разговора, придвинул опять к себе мои листочки и сказал:

— Желаю вам удачи, молодой человек.

Взял слово Воронцов-Дашков.

— Сове’гшенно согласен, — так начал он, — с высокой оценкой данной ’габоты.

— Пока это еще не работа, — предупредил Скобелев, — а вот… — и поднял над столом двумя пальцами мои тезисы.

— Допустим, — уклонился Воронцов-Дашков, потому что, чувствовалось, ему уже не до моих тезисов, ему бы поскорей до Тацита добраться. Он и сказал: — Но не могу согласиться в остальном с уважаемым коллегой!

После этого голова у нас пошла кругом. Если Тацит опоясал земной шар вожжами, так сказать, по параллелям, то доктор наук Воронцов-Дашков проехался в седле по меридиану, и эволюция человечества предстала как последовательная смена приемов верховой езды.

Мы гарцевали при дворе всех Людовиков. Участвовали в кавалькадах Генриха Наваррского. И благополучно доехали бы до наших дней, если бы Воронцов-Дашков вдруг не сказал:

— А началось все с Неаполитанского дво’га…

— Буржуазность! — рубанул Скобелев с такой силой, что мои тезисы всколыхнулись с порывом ветра над столом.

И, взяв слово, профессор Скобелев повел нас в атаку при Креси и под Вапняркой. Мы брали Геок-Тепе и рубились под Бродами. А Тацит с Дашковым прижали Скобелева сразу с обоих флангов, и тут киты схватились, нанося страшные удары друг другу.

Нет, вам не видать таких сражений. Один знает все, и другой — буквально все, они терли друг друга в порошок, сравнивали с землей, а после этого каждый все-таки воскресал, словно феникс из пепла, чтобы ответить противнику градом неотразимых фактов, выдержек и концепций. Поле битвы покрылось именами редчайшими, цитаты, которым цены нет, раскидывались в такой густоте, что каждый, подобно Руслану, мог выбрать себе меч по руке и материала на целую диссертацию. Наконец киты устали. Скобелев обвел утомленным взором присутствующих, как бы желая отыскать, с чего же все началось.

Но один из свидетелей происходившего все-таки не растерялся. Это — Оля, наш ответственный секретарь. Голова у нее была занята проблемами более насущными, чем вопрос о том, где находилась колыбель цивилизации. Поэтому, когда Скобелев спросил: «На чем мы остановились?», Оля, заглянув в протокол, тотчас ответила:

— …к вопросу о том, был ли Лев Николаевич лошадью.

— Какой лошадью? — переспросил удивленный Скобелев.

А это кто-то в процессе дискуссии привел мнение Тургенева, который слушал устный рассказ Толстого о переживаниях старого коня и воскликнул: «Право, вы, Лев Николаевич, когда-нибудь были лошадью!»

— Нет, — усмехнулся Скобелев, — для дирекции прежнего --">