Андрей Станиславович Бычков - Роки Раккун

реаниматолог. — С утра в плюсе держим, получает больше, чем отдает. По плевральному третий литр консервов пошел. Я так думаю, что…

— Думай про себя, — резко проговорил хирург, отворачиваясь к Алине. — Какой протромбин?

— Семьдесят, — тихо ответила медсестра.

Хирург встал со стула, присел на корточки перед кроватью, глядя, как капает из резиновой трубки жизнь мальчика. Потом поднял с пола наполненную кровью склянку.

— Сколько не сворачивается?

Алина бесстрастно ответила:

— Десять минут.

— Ждать тридцать, — угрюмо сказал хирург.

Реаниматолог присел рядом, взял банку, поболтал, пуская кровь по кругу, словно это была не кровь, а компот.

— При таком темпе кровотечения она не успевает. Ясно, что…

— Это не хирургическая кровь, — перебил хирург.

Реаниматолог ответил с досадой:

— Ну не хирургическая, ну и что?

— Была бурая, а стала алая, значит, мышечная. Брюшную стенку пальпировал?

— Сделали даже лапороцентоз, — язвительно ответил реаниматолог. — Но в животе ничего не оказалось.

— Ничего не оказалось, ничего не оказалось, — не обращая внимания на его интонацию, глухо повторил хирург.

Алина стояла за его спиной у свеже-застекленного окна. Три дня назад на этой койке умерла девочка, и ее мать, интеллигентная женщина, в шоке начала выбрасывать в окно флаконы с глюкозой. «Только ты можешь его спасти, — думала Алина, глядя в коротко-стриженный затылок сидящего на корточках хирурга. — Бык, ты лапал меня в углу после той десятичасовой операции, когда Гапонов уже отказался и хотел просто побыстрее заштопать. И теперь, Бык, я снова прошу тебя, умоляю, Бык, дай ему жизнь, спаси его. Спаси и делай со мной, что захочешь…»

Хирург медленно повернулся, словно услышал ее мольбу.

— Ты хочешь, чтобы он выжил, Али? — грубо засмеялся он, охватывая ее тело взглядом и жадно вдыхая воздух.

Реаниматолог опустил завистливый взгляд.

Алина молчала. Она вспомнила то воскресенье, когда, наврав по телефону жене, Бык сидел голый у нее на кухне и выстригал жесткие волосинки из своих одиссеевых ноздрей. Золотистые и стремительные, они разлетались, словно поджигая ауру заходящего солнца.

Бык резко поднял голову и посмотрел ей в глаза.

— Да, — сказала она, не отводя взгляда.

— Хорошо, — сурово произнес Бык. — Я возьму его.

— Это безнадега, — ухмыльнулся реаниматолог.

— Сам ты безнадега.

— Но вы не соберете команду, — взорвался тот. — Гапонов оперировал сегодня уже дважды. Он не может стоять по двенадцать часов. И анестезиолога в это время вы уже не найдете. А дежурная бригада…

— Вот ты и будешь у меня анестезиологом, — глухо сказал Бык.

— Я?

— Да, ты. — И Бык отвернулся к Алине, — Какое давление?

— Сто шестьдесят, — как можно равнодушнее проговорила Али.

— На таком фоне можно быстро прооперировать. Введи ему кондрикол.

— А если швы полетят, швы?! — выбросил два пальца реаниматолог.

— А если полетят швы, то я разрежу тебе рот до ушей, чтобы ты поменьше каркал и побольше улыбался, — расхохотался Бык, дружелюбно похлопывая того по плечу, и уже серьезно добавил:

— Ты ни в чем не будешь виноват, ты же знаешь. Это мое решение, мое. Иди, готовь наркозный аппарат.

Когда реаниматолог вышел, Бык положил Алине руку на бедро:

— Деточка моя, ты догадываешься, как я буду в этот раз тебя брать?

Сома, священная, несущая жизнь, когда кончится шоссе и он поставит «Цундап» у стены дома, и мать закричит от радости в окно, и тарелка на счастье выскользнет из ее рук, разбиваясь о подоконник, сома священная, что оставляет любовь и молчание, легкая и божественная, обретет его вновь в прежней жизни, в которую он возвратился, с удивлением открывая теперь ее странность — смешное многообразие ненужных ботинок (вот эти для лета, вот эти для осени, а эти для весны…), рюкзак с кирзой, все еще облепленный бетонной свинцовой грязью. Негнущимися от носилок крючками пальцев он попробует потрогать новые маленькие значки брата. «Ну что ты, язык проглотил?» — засмеется мать и вдруг, как всегда, начнет рассказывать о чем-то, непонятно о чем, — вчера вечером кот описал ее сандалии, и среди ночи она поднялась, чтобы опрыскать их дезодорантом «Поляна». Дезодорант «Поляна», сандалии, кот — поразится он, сдерживая от умиления слезы и вспоминая свою замурованную в раствор куртку, которую на ночь ставил в угол избы, и вновь словно ощутит телом --">