Мария Амор - Пальмы в долине Иордана

Мария Амор
Пальмы в долине Иордана

— Приглашаются одиночки и пары, готовые принять участие в основании нового кибуца… — прочитал Рони вслух объявление в пятничной газете.

Сначала я даже не оторвалась от любовного романа, который читала на своей стороне кровати. Затем заинтересовалась, но только одним — считает ли Рони себя половиной пары или одиночкой? Когда он аккуратно вырезал объявление, мне это не понравилось, но и не встревожило. Рони обожал вспоминать годы, проведенные в кибуцной школе, которая принимала то ли на воспитание, то ли на перевоспитание городских сефардских подростков. Но с тех пор прошло почти десять лет, он отслужил в армии, вернулся в родной Иерусалим и уже несколько лет работал в Министерстве просвещения. Люди не переворачивают жизнь из-за объявления в газете.

И все же через несколько дней Рони напомнил:

— Встреча 17 февраля в штабе Объединенного кибуцного движения в Тель-Авиве… Поедем?

Я поехала — с твердым намереньем сделать все, чтобы странная идея засохла на корню. У меня были самые туманные представления о кибуце, но ни образ деревни, ни идеалы коммуны не вызывали желания доить коров и сеять озимые. Я приехала в Израиль в сентябре 1975-го, почти два года назад, с мамой, одинокой женщиной нелегкой судьбы — из Москвы в Иерусалим. Мама утверждает, что переехать ее заставила забота о моем будущем. Но я подозреваю, что она прибыла в страну непьющих еврейских мужчин, стремящихся к созданию семейного очага, еще немножко и ради себя самой. Да и на работе ей что-то не нравилось. По окончании ульпана меня определили в одиннадцатый класс в “Альянс Франсез” — школу с преподаванием французского. Все, что говорилось и происходило в классе, было непонятно и неинтересно — и на иврите, и по-французски. Год прошел в глубокой тоске по безвозвратной Москве, по лучшей подруге Вике, которую я больше никогда не увижу, по бывшему дому и всей навеки, тотально и бесповоротно утерянной прежней жизни. К весне сквозь пелену ностальгии до меня дошло, что перевод в двенадцатый класс мне не грозит. Я мужественно отряхнулась от сплина и совершила два напряженных интеллектуальных усилия: красочно описала устройство лимфатической системы, почерпнув суть из Медицинской энциклопедии, и состряпала сжатую, но вдумчивую диссертацию о мудрых женщинах в жизни царя Давида. Увы, плоды моего отчаяния не произвели должного впечатления ни на биологичку, ни на преподавателя Танаха, и несостоявшегося анатома и теолога вышибли из “Альянс Франсез” за неуспеваемость. Больше всего опечалилась мама, к этому времени устроившаяся в муниципалитет дорожным инженером. Тем не менее, хорошая девочка Саша не скатилась под откос, как предсказывала в минуты отчаяния родительница, а нашла работу — расставлять папки в архиве Министерства просвещения и даже записалась в вечернюю школу — готовиться к экзаменам на аттестат зрелости. Там-то, в архиве, я и познакомилась с высоким, худым, похожим на цыгана марокканским юношей. Меня очаровала его сверкающая улыбка и покорили кольца длинных черных волос и грация движений. Рони вызвался помогать расставлять папки, при этом сначала смешил меня до слез, а потом целовал в темноватых узких проходах между высоченными полками. Он был веселым, остроумным, танцевал с негритянской пластикой и легко завоевал невинное девичье сердце. Наверное, это была любовь. К моменту, когда в моем друге вспыхнул интерес к поднятию израильской целины, мы, несмотря на осуждение мамы и ее отказ в финансовой поддержке, уже полгода снимали комнату в квартирке неподалеку от Центральной автобусной станции. Вторую комнату занимали друзья Рони — красивая, но суровая секретарша Галит, курившая без передышки, и тихий славный Дани, работавший в иерусалимском зоопарке. Иногда Дани восполнял ничтожность своих заработков мясом, которое притаскивал из зоопарка — не то филе сдохших оленей, не то утаенный львиный обед. Галит бдительно следила, чтобы я не пропускала свою очередь мыть кухню и туалет, и придирчиво проверяла качество уборки. Но каждую ночь я спала в объятиях любимого, а --">