Валерий Петков - Старая ветошь

Валерий Петков Старая ветошь

Старая ветошь

…«Начинается длинный путь борьбы за то, чтобы какими-то иными словами, иными делами раскрыть людям нормальным свою тайну. Часто в то время, виноватый перед всеми, думаешь, что они все умны, а сам сходишь с ума, и долго спустя, если удастся победить и сделать предназначаемое своей же природой дело, то представится уже наоборот: не было в них никакого особенного ума, стояли они на месте, а сам натыкался на них в своем тёмном беге, как на деревья в лесу. Но тайна, что же сталось, в конце концов, с тайной? Дорогой друг мой, это не тайна, это просто я сам в той своей части, которая не совпадает ни с кем из других. Вот почему никогда не будет конца рассказам о разных историях любви; как ни одна весна в днях своих не совпадает с прошлогодней весной, так никогда не будет исчерпан любовный запас.

Иным это очень рано отравляет душу, что старшие ничего не знают и что я, какой есть, я старший сам себе. Душа детей и художников отличается».

М. Пришвин, Дневники, 21 декабря 1924 года.

* * *

Церковь он увидел сразу, словно в один миг возвели перед изумлённым взором.

Белая, уютная, и Алексей мысленно окрестил её – Церковка.

Обнаружил неожиданно – летом. После похода в Третьяковку. Устал до изнеможения и, перенасыщенный впечатлениями, то есть когда уже и ноги не идут, и мысли никакие в голову не лезут, решил пройтись по улицам, восстановиться.

Выбрал теневую сторону, шёл не торопясь по узкому тротуару. И Церковка возникла словно бы ниоткуда в раздвинувшемся пространстве старинных зданий, в мареве узкой улочки старой Москвы, сбегающей вниз, к широкому проспекту.

Идти под уклон было необычно, уносило вперёд, словно другая воля подталкивала, торопила, заставляя непроизвольно ускорять шаг, но было это как бы исподволь, и невольно возникала улыбка от такого «насилия».

Он поднял голову. Невысокий купол, тускло блестящий в послеполуденном солнце, припылённый, как древняя монета, пролежавшая много времени в земле: прах въелся в позолоту и, кажется, его уже не вытравить. Но эта неказистость была благородного свойства, особого рода и вызывала восторженное уважение к чему-то давнему, хотя и неизвестному.

Храм словно врос в тесноту городского центра и слегка клонился на одну сторону, отчего казалось, что он присел и сейчас вот-вот плавно воспарит к городскому небу, блёклому от жаркого солнца, поднимаясь выше, пока, наконец, не исчезнет из поля зрения. Только капсула луковки, светящаяся благородным сусальным покрытием, изнутри заполненная множеством молитв во здравие и за упокой, будет лететь долго к далёким мирам. Там расшифруют эту информацию и очень удивятся тому, как много несуразностей у землян и какими мелочными молитвами досаждают они Творцу.

Алексей легко толкнул дверь, вошёл. В намоленной прохладе свет невесомо парил золотым и белым переливом, струился вверх, к скошенным квадратам оконцев под куполом. Он нёс умиротворение, притягивал, и уже невозможно было представить его другим, а именно таким и только таким – бесплотным и одухотворённым, насыщенная сладостным ароматом, физически осязаемая радость и такой вдруг – реальный полёт, в едином всплеске телесного и духовного на грани чуда. Он боялся, что этот миг так же быстро закончится, как и начался, жадно вдохнул, до лёгкого головокружения, словно пил до самой глубины, до бледных кругов перед глазами.

– Запах благовоний и фимиама, – подумал тогда. – Воскрешения градущих радостей. – И улыбнулся.

Он медленно огляделся по сторонам. Тёмные лики.

– Почему образов Матери с младенцем не меньше, чем икон Христа? Кажется, даже больше. Он – символ бессмертия духа, она – вечно нарождающейся жизни, но одно и другое произрастает из любви. Она – всем этим движет. Вот – Богородица держит младенца, а те, кто рядом, и даже дальние, переполнены любовью и радуются, потому что соприкоснулись с Божественным проявлением начала новой жизни, это сулит им важные открытия, надо лишь обернуться назад, поговорить с собой, по-новому взглянуть на давние события, оценить их иной мерой, через первородство, рождение.

Это прозрение обрадовало его, показалось важным и не случайным.

С некоторых пор он стал приходить сюда в двадцатых числах каждого месяца.

Только теперь мысленно он говорил – мой Храм, потому что церковь – это здание, а Храм – для души. Так он определил. Посещать --">