Илья Николаевич Кочергин - Помощник китайца. Я внук твой

— Немцы отобрали, — объясняет она, и мне становится очень жалко.

Свои были и небыли старуха рассказывала в то время, когда мы оставались с ней дома одни. Я учился в начальной школе. Мама и Бабаня по сто раз говорили мне, что никаких медалей и немцев в помине не было, что нечего слушать всякую чепуху, но мне нравились эти остросюжетные истории, тем более, что я был единственным, кому прабабка их доверяла. Рассказ о телефоне, который висел в кустах, почему-то назывался трубка Сталина.

Когда во втором классе учительница спросила, у кого из нас дедушки и бабушки участвовали в войне или в революции, то я забыл про портрет предка-революционера на стене, но зато начал рассказывать, как девятнадцатилетняя прабабушка боролась со старым миром у себя в деревне. «Как переворот объявили, то мы с бабами пошли и Катю — гулящую кольями убили», — вспоминала она.

— Это действительно очень интересно, Серёжа, — быстро перебила меня Галина Ильинична, — но, к сожалению, урок у нас скоро заканчивается, и мы не сможем выслушать твою историю до конца. Давай сделаем так, — попроси бабушку рассказать тебе всё ещё раз, запиши эту историю и принеси мне. Я сначала прочитаю, а потом ты сможешь сделать нам доклад.

Вид блокнота и ручки насторожил прабабку.

— Это накой ты записывать хочешь?

Я сказал, что меня попросила об этом учительница, и надолго лишился рассказчика. Мне перестали рассказывать даже вполне безобидные истории о шестипалом Кирее и о серебряном распятии.

Двадцать пять последних лет жизни прабабка провела, сидя дома на кровати. «Я убойная» — ей прилетело поленом по голове во время работы на пилораме. «Наработалась, хватит. Теперь, Анька, ты на меня работай» (своей дочке, Бабане).

Она потихоньку превратилась в призрак, который пугал своим видом моих одноклассников, пугал мёртвой, жёлтой кожей на руках, сморщенным лицом и сиплым, невнятным голосом. Этот призрак населял дом моего детства. В доме ещё был несгораемый шкаф, который никогда не открывался; антресоли с бельгийским ружьём и коробкой патронов; страшный бронзовый бюст с пустыми зрачками и портрет на стене в моей комнате.

Мы с моим школьным товарищем играли в такую игру — надо было встать перед портретом, посмотреть ему в глаза, а потом бежать и прятаться. Мы прятались куда-нибудь под кровать или за шкаф, потом осторожно выглядывали, смотрели на портрет, и оказывалось, что строгий взгляд направлен прямо на нас. Это было тоже немного страшно и непонятно, но от портрета действительно никуда нельзя было деться, можно было только стараться игнорировать его присутствие или убегать из комнаты. Если я вырывал из дневника страницы с двойками, пытался взломать загадочный сейф или крал из карманов в прихожей мелкие монеты, взгляд становился осуждающим и немного презрительным.

Ночью, когда перед сном я лежал в кровати, портрет сливался с обоями, профиль неистового композитора скрывался в тени книжных шкафов, и можно было подолгу смотреть, как ветер гонит по небу облака. На самом деле это был дым из труб находившейся рядом теплоэлектростанции. Поэтому «облака» летели по небу очень низко, быстро и красиво, независимо от того, было ли небо ясным или нет, главное, чтобы ветер дул в нашу сторону. Наверное, неумелое созерцание летящих облаков сделало меня слишком мечтательным.

Потом я явился свидетелем того, как открывали несгораемый шкаф. В комнате рядом с Бабаней сидели несколько человек из музея Революции, а перед ними на столе лежали часы-луковица, какие-то бумаги и два красивых пистолета. Я не удержался и потянул руку к тому, что был поменьше, после этого меня выслали из комнаты. Когда они ушли, забрав пистолеты, часы и бельгийское ружьё, Бабаня дала мне заглянуть внутрь таинственного шкафа. Там остались только упаковки английских лезвий для безопасной бритвы и запасные части к слуховому аппарату. Шкаф утратил свою притягательную силу.

Бронзовый Бетховен перестал меня пугать, когда я обнаружил, что его пустая голова является прекрасным тайником. Сначала я в нём прятал огромный нож, который нашёл на даче, а когда стал постарше, то хранил там бутылки с вином.

В пятнадцать лет я помог отнести совсем больную прабабку в машину «скорой помощи», старуха не хотела уезжать и вцепилась мне в плечо с такой силой, что там остались синяки. Она любила всегда повторять: «Ох-хо-хо, Серёженька, когда ж помру-то?». Но в тот момент, когда я сажал её в --">