Наталия Борисовна Черных - Неоконченная хроника перемещений одежды

Наталья Черных Неоконченная хроника перемещений одежды

Глава 1

– Тебе нужно оформить инвалидность.

Это было сказано мне! Через полгода – двадцать пять. Молодая, наглая, себя люблю. Сема Сторож кривенько улыбнулся, подкрепив фразу. Противопоставить Семиной улыбке нечего. Он психолог и христианин. Два высших – психфак и Свято-Тихоновский. Психфак неоконченный, но сумма знаний у Семы на докторскую.

Работал он, что называется, волонтером, хотя это слово еще не было популярно. Кроме того, Сема потомственный христианин. Но зарубежный. Брак с патриархийной девушкой его духовник не благословил. Так что Сема вместо семейной занялся общественной деятельностью. Он выглядел как волосатый, беседовал с молодыми депрессивными личностями и очень многим помог. Слезть с наркотиков. Жениться. Прийти в храм. Найти работу. Но инвалидность? Мне?

Шли по Царицынскому парку, наступая на выпуклые корни сосен.

Именно что мне. Жить не собиралась – молодая и наглая. Объяснять значение этой фразы – «не собиралась жить» – по меньшей мере глупо. Она совершенна и не имеет оттенков. Это инфинитив как он есть. Употребляла наркотики, но не была на дозе. Могла и любила выпить, и даже порой напиться, но лучше бы этого не делала.

Сема Сторож, как потом поняла, думал, что получу группу по психиатрии – «шизофрения». Что было обычным делом среди тогдашних знакомых. Сема видел меня одной из хрупких депрессивных хиппушек, которые к тридцати рожают, полнеют и выходят замуж в третий раз, уже удачно. Группу мне дали позже, и не по психиатрии, а по неврологии. Диагноз был неприятным и больше походил на приговор.

В то теплейшее сентябрьское утро возвращалась из Царицынского парка, шла к Кантемировской и думала: если дадут инвалидность, наконец куплю что-нибудь из одежды. Как хотелось покупать одежду, и чтобы это был не секонд-хенд. Марки волновали мало. Нужен был сам факт покупки. Примерно в той же степени нужно было впечатление: какая интересная вещь! Это моя вещь!

Недели две как рассталась с мужчиной своей жизни. Конечно, смешное словосочетание, да и мужчина смешной. И тут же приехала к Семе – рассказать ему, что рассталась. Семя смущенно посмотрел и не решился сказать, что желает нам с бывшим вместе напиться. Мужчина моей жизни! Белокурая дрянь, как будет объяснено после. О дряни уже не тосковала – грустила о себе. О том, что – наглая и молодая – умерла, а вещи остались.

Вещей оказалось сравнительно много.

История моей любви с Черкизовским рынком восхитительна, как радуга зимой или звездопад. Рассказ будет о моей любви к Черкизону. Это была недолгая и страстная любовь. Черкизон возник внезапно, долгожданным возлюбленным, а ушел тихо, а я почти не заметила, как он ушел.

Что знала об одежде до встречи с Черкизовским рынком – понятно, что ничего. То, что ее шьют портные и можно сшить самой. Отношение к покупке одежды было скорее неприязненное, и вот почему. Красивые вещи стоили дорого. Они продавались в магазинах, выглядящих неприятно и надменно. Дешевые вещи радовали недолго. После знакомства с Черкизоном поняла, что одежда – это пластика жизни. По ней не встречают и не провожают. В ней спасаются или гибнут.

Из покупок нескольких лет перед знакомством с Черкизоном запомнилось совсем немного. Не более трех. Вот они.

Первая – полушерстяная куртка в зелено-золотистую клетку, прикрывавшая зад. Стоила шестьсот рублей в районном универмаге, уже начинавшем превращаться в торговый центр. Осталась только одна такая куртка и только пятидесятого размера. У меня был невыразительный сорок два – сорок четыре. Висела куртка в закутке рядом с отделом вещей для дома, блестевшим остатками хрусталя и портьерных тканей. Там же была приличная нехитрая мебель. Вещи были расставлены в таком порядке, что уже не нужно было ничего покупать. Можно было ходить и рассматривать, будто всем этим уже обладаешь. Вот она, победа социализма в действии. В капиталистическом обществе в то время меня бы не пустили внутрь магазина, как непокупателя.

Да я не покупатель. Квартира, где тогда жила, зияла винтажной полупустотой, гораздо более устрашающей, чем полная пустота, подающая надежду. Квартира была дедова, а он вещи не любил. Вещи любили меня. Куртку захотела немедленно.

Это отливающее изумрудом чудо московской швейной промышленности было мое, и только мое, пусть это был пятидесятый размер. На теле куртка болталась довольно игриво. Как --">