Алексей Иванович Слаповский - Вещий сон

Алексей Слаповский Вещий сон Детективная пастораль

Quis? Quid? Ubi? Quibus auxillis? Cur?

Quomodo? Quando?^[1]

1

Среди ночи в квартире Виталия Невейзера зазвонил телефон, и хотя телефона у Невейзера не было, тем не менее он поднял трубку:

— Слушаю.

— Д...д...добрый день, — сказал заикающийся, но уверенный в себе голос.

Ночь! — мысленно поправил Невейзер, а голос продолжил:

— Сейчас машина п...п...подъедет. Собирайтесь, пожалуйста.

— Нет, не хочу, не поеду, устал, голова болит, с какой стати вообще... — забормотал Невейзер.

— Вот...т...т...т и славно, и договорились! — похвалил голос и пропал.

Тут Невейзер вспомнил, что приглашен на свадьбу в качестве телеоператора, мастера по запечатлению подобных неповторимых торжеств, и, делать нечего, стал собираться. Он надел черный в редкую благородную полоску костюм, какого у него никогда не бывало, белую рубашку, галстук, выброшенный полгода назад (подарок бывшей жены), посмотрел на себя в зеркало и решил, что ему непременно нужно выпить чашечку кофе — чашечку кофе из чашечки расписного фарфора с золотым ободком, — и вот он пьет кофе из чашечки расписного фарфора с золотым ободком.

У подъезда засигналила машина. Он выглянул. Это была большая черная машина, в подобных, судя по телевизору, ездят правительственные люди. Он заторопился, засуетился, схватил телекамеру, запихал ее в сумку и побежал вниз.

Шофер даже не взглянул на него. Он смотрел вперед, сжимая руль, будто уже ехал. На коленях у него лежал автомат.

— Почему ночью, почему такая спешка? — спросил Невейзер.

Шофер не ответил, и Невейзер понял, что он глухонемой.

Машина плавно тронулась, бесшумно помчалась, холодком вдруг обдало ноги; Невейзер обнаружил, что забыл обуться. Он засмеялся и сказал игриво, желая развеселить и задобрить шофера своей глупостью:

— А я вот даже обуться не успел!

— Возьми там. — Глухонемой шофер кивнул на заднее сиденье.

Невейзер обернулся и увидел полки обувного магазина, заваленные замечательной обувью, в этом изобилии выделялись именно те туфли, которые он облюбовал накануне в какой-то витрине: коричневые, с прострочкою, носок светлее и лаковый, а остальное мягко-шершаво, приятно глазу и руке. Облюбовать-то облюбовал, но цена была недоступна, а тут, пожалуйста, даром! Он обулся (носки были уже на ногах: белые, мягкие, чистые), стало тепло и уютно.

Но белые носки при черном костюме — дурной тон, равно как и коричневые туфли, необходимы черные носки и черные туфли. Подумано — сделано: носки и туфли тут же почернели. Невейзер вышел из машины, не прекратившей движения, ловко прокрутился вальсом с милой девушкой, видя себя в огромном зеркале и удивляясь стройности своей фигуры, подчеркнутой гусарским мундиром, шепнул на ушко красавице приятное словцо, почувствовал ее горячую сухую ладонь на своей прохладной пояснице, поерзал на сиденье, разминая застарелый свой остеохондроз, с завистью глянул на шофера, чернокожего молодчагу с широкой обаятельной улыбкой, похожего на американского киноактера Эди Мэрфи. У него-то наверняка никакого остеохондроза и вообще все о'кей в организме, в уме и нервах, и по-прежнему спокойно и буднично лежит у него на коленях знакомый АКМ, Автомат Калашникова Модернизированный. («Модернизиранный!» — строго поправил незабвенный майор Харчук — он же произносивший «бранспартер» вместо «бронетранспортер», не под силу это было его языку, хотя силу характера имел. На всю казарму оглушительно раздалось: «Подъем!» Невейзер лишь улыбнулся, зная, что это воображение, а на самом деле можно нежиться в постели сколько угодно...)

— Нью-Йорк! — сказал он на английском языке компетентным голосом, глядя в окно на сверкающие рекламными огнями небоскребы.

— Чикаго! — возразил — на английском же — Эди Мэрфи.

И оба оказались не правы: в действительности они едут по лесу, фары высвечивают впереди и по бокам деревья и кустарники, от близости их скорость кажется невероятной.

Что-то уж очень быстро мы выехали из города, подумал Невейзер. Наверное, вздремнулось мне.

— Досыпаю, — извинился он перед шофером, хмурым человеком в очках, похожим теперь уже не на Эди Мэрфи, а на соседа по коммуналке, за то, что спал, бездельник, в то время, как тот трудился над ночной дорогой.

Шофер включил телевизор, словно говоря этим: ты спал и не мешал мне, не мешай же и впредь, глазей на живые картинки. Картинки были даже слишком живые, сплошное --">