Моника Летч - Год со Штроблом

Фанни — вот что осталось.

Когда Фанни работала в утреннюю, она встречала мужа после смены, и дети бежали ему навстречу. Если шла во вторую, то Шютц сперва заходил за дочкой в ясли, а потом за мальчиком в детский сад. Он не особенно сердился, когда они начинали хозяйничать в кучкак аккуратно сложенных деталей мотоцикла или загоняли куда-то пустые магнитофонные катушки. Потом они вместе приводили все в порядок, ужасно воображая о себе при этом, и радовались, когда Фанни их хвалила. Поужинав с детьми, Шютц усаживал их в ванну, плескал в воду несколько пригоршней детского шампуня и командовал: «Мойтесь!» Это всегда сопровождалось писком и разбрызганной по всей ванной комнате водой, но дети любили такое купание куда больше, чем основательное мытье с мылом и губкой, которое затевала Фанни. Досуха вытерев детей и уложив их в постель, Шютц начинал вертеть ручку радио, искал легкую музыку и радовался, когда натыкался на отличную вещь, особенно переложенную на битовый лад классику.

Иногда они перезванивались с Уве, время от времени он заглядывал к фрау Швингель, интересовался, как идут дела у Нормы, давно перебравшейся в однокомнатную квартиру, где ее почти никогда нельзя было застать, тем более расположенной по-доброму побеседовать с братом. Чаще всего и фрау Швингель не могла ему ничего толком сказать о Норме; в такие дни Шютц не мог отделаться от ощущения собственной вины: старший брат обязан больше заботиться о младших. По телевизору Шютц смотрел «Технику и науку», спортивные передачи и международные обзоры. Когда Фанни была свободна, а в кино показывали интересный фильм, они отправлялись в кино. После заходили в закусочную на углу и выпивали по кружечке пива. Если хотели, шли на концерт или на спектакль в новый городской Дом культуры, а то и просто потанцевать. Иногда Фанни говорила:

— Не знаю, что бы я без тебя стала делать…

И вот на столе стоит сумка в красно-зеленую клетку.

— Смотри, не забудь, — сказала Фанни и пододвинула к сумке листок бумаги. Сейчас он там и лежит.

«…Товарищ Герд Шютц, 27 лет, монтажник трубопроводов, с первого января назначается бригадиром на строительстве в Боддене…»

— Он должен быть при тебе, там специально указано, — говорит Фанни, не поднимая головы, берет целую охапку нижнего белья и носков и сует в сумку.

Шютц наблюдает за ней, произносит негромко:

— Положи туда же и Лема, — и поскольку она все еще не поднимает головы, а продолжает втискивать белье в на редкость упругую сумку, подходит к ней, берет за руки, прижимает к груди ее голову, говорит: — Фанни, смотри, у тебя еще конфетти в волосах.

Она замирает, слушает, как бьется его сердце.

— Семь лет назад, — говорит Шютц, слегка отстраняя ее, — мне вообще ничего не стоило собрать в воскресенье вещи и уехать.

Она уже овладела собой и отвечает:

— Мне тоже, — и тыльной стороной руки утирает слезы со щек.

Оба они улыбаются, когда вдруг приходят к выводу, как это странно, даже неправдоподобно, что тогда они вовсе не знали друг друга.

— Но тогда до знакомства оставалось уже совсем чуть-чуть, — говорит Фанни.

— Да, до старта ракеты новой семьи, — подтверждает Шютц, вынимает из сумки майки, белье, носки, переворачивает сумку и высыпает оставшееся на стол.

— Пару нижнего белья, две пары носков, и хватит. И сверху — Лем.

— А если ты вдруг промокнешь… или не сможешь приехать в субботу?

— Не промокну я и обязательно приеду!

Она не обратила внимания на его последние слова, пошла на кухню проверить, не забыла ли чего-нибудь нужного Герду там, и, как это часто бывало уже, подумала: «Когда мой длинный, мой Герд, стоит здесь, в кухне тесно». И еще думала: «Пройдет каких-то полчаса, и я останусь здесь одна, и так оно будет и завтра, и послезавтра, одна я с детьми». Она села на краешек синего дивана, стоящего между окном и кухонным буфетом.

— Живот болит? — спросил Шютц.

Фанни только плечами пожала, ответила:

— Не знаю даже, почему ты всякий раз, когда я жду маленького, спрашиваешь, болит ли живот, — у меня он никогда не болит!

— Я просто подумал…

— Да, знаю, но у меня болей нет. Меня начинает тошнить, когда я ощущаю запах древесного угля или проклятого «Табакко», которым теперь душится каждая вторая, но сейчас нет ни запаха угля, ни этих дурацких духов… Ты не забыл документы и своего Лема?

— Это не отговорки?

— Нет, все хорошо.

«Все --">