Игорь Алексеевич Адамацкий - Созерцатель

Вне текста нет ничего.

Жак Деррида

У каждого текста свой калибр понимания.

Автор

«...немота сущего громче победных фанфар.

Испытание любовью нестерпимо.

Бескорыстие ненависти напрасно.

И лишь вечное добро не принадлежит никому,

кроме каждого из нас...»

Экивока

Два кирпичных забора сдвинулись плечами и создали угол, заросший густой плесенью. Сюда, прячась от потных задов, забрела старая решетчатая садовая скамейка на толстых чугунных ногах. Солнце сюда не заглядывало — зачем? — и в углу было влажно, вонюче и прохладно.

Бродяга дремал на скамейке, прикрывшись кусками слоистых, твердых бумажных афиш и вытянувшись в длину скамьи. Кулаки, как темные спокойные камни, сложенные на груди, поднимались сдавленным прерывистым дыханием. Лицо было прикрыто потертой милицейской фуражкой. На выцветшей тулье жирные мухи лениво занимались любовью.

Арбуз сбросил ноги спящего, разместил с краю свою увесистую тушу, заглянул вниз: выдержат ли подпорки скамьи, задумчиво посмотрел в изъеденную плесенью стену.

Спящий приподнял пальцем козырек фуражки, приоткрыл мутные глаза, сказал вкрадчиво:

— Дам в глаз.

Незыблемая масса Арбуза не шевельнулась, он продолжал равнодушно смотреть в стену. Бродяга, кашляя, сел, отхаркнул на асфальт шматок слизи, спросил:

— Как нашел меня?

— На хрен ты мне сдался, — ответил Арбуз. — Зашел отлить, вижу: Винт давит. Думал приколоть курву. Ладно. Живи.

— Пиво пьешь, — Винт взглянул в обрызганный угол. — Я тебе все отдам. Арбуз. Сукой буду, — сказал неуверенно, искоса поглядывая на Арбуза: рвануть с места нечего было и мечтать. — Сукой буду, Арбуз, все отдам. Мне тут одно дельце светит...

— Не чирикай. Откуда пришел?

— Из Ташкента.

— Зачем?

— Огни большого города, — скривил усмешку Винт. — По музеям походить, по экскурсиям, — под тяжелым взглядом Арбуза тут же сник. — Скучно стало. Рак у меня. Тоска заела... Когда-то была задиристая житуха — как бочка браги — и ни хрена не осталось, самая горстка, последнее дерьмо слить.

Арбуз взглянул в костистое лицо: полуседые космы сосульками закрывали щеки, в глазах недоумение и страх. Искренность, как последнее незвучное слово, казалась спасительной.

— Пошли.

Арбуз легко поднял мясистое тело. Винт выскреб из-под скамьи грязный чемодан, покорно шел следом.

Лиговка плавилась от жары.

Полуодетые люди казались чужими.

Она встретила их в прихожей — шла из кухни в комнату, остановилась посмотреть, когда они входили, и также молча и равнодушно проплыла, неся перед собой небольшой округлый живот. Винт окинул острым взглядом прихожую, ее незаинтересованное благосостояние, — несколько разных, одинаково старых и негодных пальто на вешалке, как будто люди, жившие здесь, бросали зимнюю одежду и отлетали в вечнолетние края, непарные лыжи, велосипед без седла и руля, сумка на колесах, — далее становилось неинтересно, и Винт кивнул вслед ушедшей, догадавшись, что она ничья.

— Это кто? Аппетитная девчушка. Еще не на сносях. Можно использовать. С тыла. На пару смычков.

От удара Винт утробно крякнул, ухватил руками брюхо, глаза выпучились, изо рта потекла слюна.

— А-а-а, — застонал он, оседая. Арбуз поднял его, прислонил к двери, смотрел в белесые глаза, дождался осмысленности.

— Здесь, — сказал он тяжелым скучным голосом, — никому не говорят гадостей. Здесь, — повторил Арбуз, ворочая глухую злобу непонятно к кому, — с человеком общаются деликатно.

— Понял, — Винт сглотнул боль. — У меня печень. Рак.

— Ну и дурак, — ответил Арбуз, отлепил Винта от двери и, поддерживая, провел в большую комнату, толкнул плечом дверь, бережно усадил в низкое, в хлам рваное кресло. Винт --">