Татьяна Булатова - Гуси-лебеди

Татьяна Булатова Гуси-лебеди

В селе Коромысловка, что стояло на одноименной речке глубиною по щиколотку, на улице Матросова, около леса, в доме № 5 жила-была девочка Оля. Толстая и кудрявая. С большой головой и с большим сердцем. В сердце жила любовь: к папе, маме, бабушкам, дедушкам, даже к младшему брату Вовке, а также к собакам и гусям.

— Га-га-га, — говорила Оля, просовывая ногу сквозь прутья загона.

— Га-га-га, — отвечал ей гусак Трифон и вразвалку шел к соблазнительным, оббитым по носу сандалиям.

— Га-га-га, — приглашала девочка важную птицу к диалогу.

— Га-а-а-а, — выдавливал из себя гусак, выпучивал глаза и вытягивал шею.

— Олька, — дергал птичницу за мятый подол задравшегося к самым трусам вылинявшего платья младший брат Вова. — Не боис-ся?

— Нет, — не задумываясь, отвечала девочка и вытягивала пухлую ножку как можно дальше.

Воодушевленный сестринской смелостью семилетний карапуз, найдя в плетне подходящую дырку, делал то же самое. Правда, нога его была босая и грязная.

— Гуся-гуся-гуся, — тоненько зазывал мальчик. — Иди сюда, гу-у-уся. Иди сюда, беленький.

Трифон панибратства не любил и, надув шею, шипел, грозно глядя на шевелящиеся грязные пальчики.

— Убери ногу, — строго приказывала Оля.

— Не уберу.

— Ущипнет.

— Тебя же не щипает.

— Меня — это меня, — со знанием дела произносила толстая девочка, не сводя глаз с гусака. — Меня он любит.

— И меня любит, — со слезами в голосе не сдавался братишка.

— Тебя он любить не может. Потому что ты — это он!

— Я не он! — сопротивлялся Вовик.

— Он. — Сестра стояла на своем.

— Не он! — вошел в раж мальчик.

— А я говорю — он!

— Не он!

— Он!

— Не-е…

Не успел Вова выпалить свое очередное «не он», как Трифон ущипнул его за ногу, загоготал и воинственно замахал крыльями.

— А-а-а-а, — зашелся в плаче утративший бдительность спорщик, и Оля нехотя вытащила ногу вслед за пострадавшим. Посмотрев на гусака укоризненно, ткнула брата в спину, да так, что тот согнулся вдвое, и недовольно буркнула:

— Давай иди уже. Не реви.

Не тут-то было. Вовик голосил, как на пожаре, явно испытывая удовольствие от издаваемых им самим звуков.

На трубный рев навстречу детям неслась мать, на ходу вытирая руки о засаленный фартук.

— Что-о? Что случилось?

— Вовку Трифон ущипнул.

— А куда ты глядела? — возмутилась Ираида Семеновна.

— А че он ногу свою туда засовывает?

— А она че засовывает? — плача, сдал сестру Вовик.

— Куда?

— В забор, — сообщил травмированный гусаком родственник.

— Ты че, Оль, опять к гусям лазила?

— Я не лазила, — честно призналась нерадивая дочь.

— Ла-а-а-а-зила, — стучал дальше Вова.

— Че врешь-то? — возмутилась Оля и замахнулась на брата.

— Э-э-эй, ты, давай руки-то не распускай! — прикрикнула на дочь Ираида Семеновна.

— А че он врет-то?

— Это еще надо выяснить, кто из вас врет.

— Олька врет.

Мать укоризненно посмотрела на дочь, собираясь сказать привычное «Нехорошо, доча», но не успела, потому что вспомнила об оставленных на плите оладьях.

Незатейливое кушанье к детской трапезе издавало тоскливое урчание среди пузырящегося масла и дымный запах, почуяв который Ираида Семеновна огорченно воскликнула:

— Господи, сгорели!

Всплеснула руками и запричитала:

— Сгоре-е-ели, сгоре-е-ели…

Потянула носом, рассвирепела и, повернувшись на 180 градусов, решительно направилась к дому, приговаривая:

— Господи, ну что за дети! Ну не дети, а уроды какие-то!

— Олька — урод, Олька — урод, — радостно подхватил Вовка и запрыгал на одной ножке.

— Это кто урод? — возмутилась Оля. — Я урод?

— Ты, ты, — с готовностью подтвердил мальчик, продолжая ритуальный танец победителя.

Старшая сестра явно уродом быть не хотела, хотя всегда это про себя подозревала. Виной всему была эта проклятая родинка, спрятавшаяся в правой ноздре, отчего правое крыло носа было сине-малинового цвета. Многочисленные родственники за изъян это считать отказывались, гордо ссылаясь на Ольгиного деда с такой же отметиной на носу. Зиновию Петровичу роковое пятно жить не мешало. За всю свою долгую жизнь он привык к изумленным взорам сельских ребятишек, к тому, что сердобольные мамаши пугали им непослушных своих чад, шипя на ухо: «Вот отдам тебя Зяме Меченому…» На прозвище свое Ольгин дед давно не --">