Анатолий Сергеевич Макаров - Мы и наши возлюбленные

подавленность, Сергей Викторович счел удобным принять решение за меня.

— Вам, на мой взгляд, ни в коем случае нельзя оставлять свою тему, — произнес он с хорошо наигранной заботой в голосе и посмотрел в сторону, может, от неловкости, а может, потому, что именно на том краю стола лежала стопка снежно-белой финской бумаги, столь пригодной для заявления об уходе по собственному желанию. Но я ведь недаром готовился к этому разговору всю бессонную ночь, даже и в минуты провального забытья не избавляясь от назойливого прокручиванья одних и тех же защитных аргументов. Я признал, что мне, разумеется, очень больно расставаться с полюбившейся темой. И думать о том, что в ближайшие годы она не понадобится нашему институту, еще больнее. Однако вот так вот взять да и покинуть наш институт мне было бы вовсе невмоготу. Тем более что вряд ли меня ждут где-либо с распростертыми объятиями. Что ж, вздохнул я, если есть необходимость, я готов включиться в ту работу, которая представляется теперь наиболее перспективной для нашего института. А своей темой буду заниматься, как говорится, в частном порядке, в свободное время.

Улыбка слетела с румяных губ Сергея Викторовича, он помрачнел, надулся, каблук левого ботинка готов был продолбить паркет, покрытый глянцевой пленкой лака. А ведь я еще не предъявил своего основного довода.

— Простите, Сергей Викторович, — произнес я, удивляясь протокольной въедливости собственного голоса, — но ведь круг ваших научных интересов тоже как будто был далек от специфики нашей научной работы. Однако это не помешало вам успешно выполнять свои руководящие функции.

Сергей Викторович аж засопел от моральной натуги, побагровел предынсультно, рывком оттянул узел корректного галстука в тонкую английскую полоску и расстегнул тугой ворот рубахи. Ему хотелось выругаться, хватить по столу кулаком, наорать на меня самым дворовым способом, как на партнера по автомобильной, скажем, сделке, не сдержавшего обещания, — снимки, виденные в лаборатории Гарри Рейнблюма, пришли мне на память — сытые дородные люди с крепко зажатыми в руках рюмками и вилками, решительные в словах и поступках. Но старая международная школа все же одержала верх над природой — Сергей Викторович взял себя в руки. И вот тут неожиданно для меня в разговор вступил Афанасий Максимович. В своей обычной свойской манере, мягкой, лукавой, отчасти теркинской, отчасти шукшинской. На «ты» он ко мне обращался, без всякой игры в научную учтивость, запросто, как добрый сосед, родственник или, скажем, боевой товарищ погибшего отца.

— Ты знаешь, почему я не замминистра? — спросил он с чуть уловимой подначкой. — Я ведь главком заведовал, большие надежды подавал. А вот однажды дал маху. С а м  созвал нас всех у себя, а я, садясь за стол, приятелю жалуюсь, ну, чего, мол, нас без конца собирают, лучше бы делом не мешали заниматься. Сам знаешь, все на язык смелы… А того не видел, что один из микрофонов как раз рядом со мной стоял. Так что мою досаду вся коллегия и услышала. Каждый про себя то же самое думал, да ведь брякнул-то сдуру один я. С а м - т о  аж побагровел весь. Если, говорит, вам, товарищ такой-то, с нами неинтересно, то мы вас не держим. Понял? Н е  д е р ж и м! Вот так и завершилась моя руководящая карьера, — назидательно подытожил Афанасий Максимович, давая понять, что нынешний свой пост сколько-нибудь завидным ничуть не считает.

Я сделал вид, что не понял, куда он клонит, и промолчал. Мнимая моя непонятливость только раззадорила Афанасия Максимовича. Не знаю, как выглядели его родственники и друзья, но сам он вдруг сделался похож на тех людей, в кругу которых пировал Сергей Викторович на даче.

— Ты подумай, можно ли тебе с твоим языком здесь работать? — уже не в улыбке, а в раздраженном оскале поднял усы Афанасий Максимович. — Мало того, что ты на собрании бог знает что несешь, ты ведь и в разговорах со мной, со своим начальством, бог знает что себе позволяешь… Какие, так сказать, темы и какие мнения! Ты думаешь, что если мы с тобой тет-на-тет, — тут он на мгновение вновь ухмыльнулся, — беседовали, так никому твои умонастроения не известны?

Я хорошо помнил, что почти никогда не вступал с Максимычем в пререкания по поводу его сталинской ностальгии, и о причинах коррупции старался с ним не спорить, но взгляд мой и губы, безотчетно кривящиеся в улыбке, видимо, столь явно выражали мое отношение к идеалам нашего зама, что засели у --">