Анатолий Сергеевич Макаров - Мы и наши возлюбленные

прибыть на конгресс в английский город Брайтон. «Уважаемый сэр… соблаговолите… реферат вашего доклада… пребывание и питание за наш счет…» и все такое прочее на полузабытом, учтивейшем русском языке… Я, трепеща от гордости, как дурак, с улыбкой скромного тщеславия пришел с этой роскошной бумагой к Афанасию Максимовичу. Он повертел ее без особого почтения и завел долгий рассказ с подробностями и околичностями о том, как в добрые сталинские времена получение такого приглашения могло серьезно скомпрометировать человека, и что, если вдуматься, в таком вот излишне строгом, чересчур бдительном подходе был свой резон… короче, через пятнадцать минут я чувствовал себя виноватым в том, что ненароком обратил на себя внимание научной общественности. И все-таки осмелился ткнуться с этим же вопросом к Сергею Викторовичу, полагая, что, приближенный к международной деятельности, он с пониманием отнесется к приглашению на благородной бумаге. Сергей Викторович и впрямь изучил его внимательно, посмотрел на свет и на другую сторону зачем-то переворотил, потом столь же тщательно исследовал длинный конверт с вензелями приглашающего колледжа и с королевой на марках, лицо у него при этом было профессионально сосредоточенное, вдумчивое, и левая нога выбивала дробь по паркету. В конце концов Сергей Викторович запер это королевское приглашение к себе в сейф и дружески посоветовал мне в кулуарах о нем не распространяться.

А на конгресс в Брайтон отбыл наш директор, для которого я приготовил английский реферат моего доклада.

…Я вдруг заметил, что забрел с пьяных глаз в свой переулок и стоял теперь возле дома, в котором родился и жил до той поры, пока, наскребши денег на кооператив, не перебрался на проклятую окраину. Вот оно, мое парадное, бывшая барская лестница, исхоженная пролетарскими башмаками и солдатскими прохорями, местом наблюдения служившая для «тихарей» различных ведомств и нам, послевоенной безотцовщине, дававшая приют в морозные и промозглые дни.

Я толкнул некогда стильную, сто раз жэковской краской покрашенную дверь и медленно пошел вверх по грязным, истертым, стоптанным ступеням. Рука моя узнавала гладкость перил в тех местах, где они были еще не содраны, а взгляд жаждал зацепиться за что-нибудь знакомое, за какую-нибудь с детства памятную, проступившую сквозь многослойную покраску загогулину, за тот же незабвенный номер телефона, выцарапанный когда-то «В-1»… Но нет, ничего родного не обнаруживалось. Никто больше не помнил меня в этом доме, и я никого из известных мне людей не мог встретить на этой лестнице. На самом верху, стоя возле дверей бывшей своей квартиры номер три, я вдруг разрыдался внезапно для самого себя, бурно, как в детстве, не стыдясь ни сорока своих лет, ни наметившейся лысины, ни финского вполне солидного плаща. О чем я плакал? О дворовом ли, переулочном своем детстве, приучившем меня терпеть физическую боль, но обиду всегда заливавшем слезами? Или о нашем институте, куда меня когда-то пригласили как подающего надежды молодого специалиста и откуда выгоняли, как выгонял по утрам наш сосед Женя по прозвищу Граф подцепленную в полночь у трех вокзалов подругу. А может, вообще о своей жизни, в которой всегда не хватало точно рассчитанных, выверенных планов, но зато через край было заносчивых великих надежд?

Слезы иссякли так же внезапно, как и навернулись. Я утерся скомканным, нечистым платком и вдруг почувствовал, что с институтом, как и с этим домом, меня не связывает ничто.

1988

ОБ АВТОРЕ

Анатолий Макаров, прозаик и публицист, по примеру многих знаменитых своих коллег пришел в литературу из газеты. В качестве специального корреспондента центральных газет объехал почти всю нашу страну, неоднократно бывал за рубежом. Его книги «Человек с аккордеоном», «Футбол в старые времена», «Точка отсчета», «Последний день лета», «Вечер встречи», «Жилплощадь» переводились на языки народов СССР, издавались за границей.

Некоторые из его повестей легли в основу спектаклей и кинофильмов.

Анатолий Макаров — лауреат литературных и журналистских конкурсов.

--">