Андрей Николаевич Лещинский - Памяти Мшинской

противно, да и вообще тяжело. Кроме того, ты прыгаешь, а Небылов работает — с его стороны дуры, как всегда, не водятся. В общем, я злился.

Дурой была молодая девчонка в узеньком раздельном купальнике, которая бродила по соседнему участку. Зайдёт во времянку — выйдет, походит вдоль грядок — посмотрит, сядет в шезлонг — почитает, потом опять бродит. То боком ко мне бродит, то попкой, то передок покажет. Девчонка лет двадцати, не больше, не особо красивая, но стройненькая, бёдра узенькие, какая-то, как бледная травинка, выросшая в тени под крыльцом.

Надо сказать, что с этим домом мы ошиблись. Обычно, после двух домов мы делали перерыв. Ехали в Ленинград на два-три  дня. Я любил помыться, приодеться, сходить в Сайгон, угостить коньячком хорошую компанию, ну, вообще, дать волю чувствам. Два-три дня иногда оказывались неделей, ну, да ничего. Всех денег не заработаешь, а погулять тоже иногда надо. А тут мы погорячились. Рубили очень удачно на одной улице. Заказ за заказом, все торопят: ребята, побыстрее. Хотя, куда уж быстрее. В общем, стали рубить третий дом подряд.

Работали мы с семи утра и, пока не стемнеет. С утра пили чай, а потом весь день на консервах и хлебе. Иногда варили макароны. Однажды сварили большую кастрюлю. Чего делать с кучей холодных макарон, не знали. Поставили кастрюлю в тенёк под лавку. До того заработались, что, стыдно сказать, все эти серые холодные макароны мы потихоньку сожрали. Подойдёшь, как припрёт, схватишь рукой кусок — они слиплись, конечно — заглотишь и опять работать. До сих пор помню эту гадость.

Консервами были тефтели из океанических рыб в томатном соусе. Как-то, уже ближе к двухтысячным, я увидел в сельской лавке эти тефтели. Купил, открыл, попробовал. Лучше бы я этого не делал. Чуть не стошнило, и сейчас во рту проснулся их омерзительный вкус.

И вот рубили мы так-то третью неделю подряд. Усталость накапливается, хоть этого можно и не заметить. Начинаешь злиться, топором по бревну иногда влепишь так, что чуть пополам не перерубишь. Совсем устанешь, так, бывает, и по ноге тюкнешь. Моя усталость превращалась в злость. Размечал, пилил, рубил, раскладывал паклю, звал Валеру помочь поднять бревно на полиспастах. С седьмого венца брёвна лучше было опускать таким же образом, чтобы не ломались при падении, но я до того разошёлся, что крутанул бревно за комель, скинул. Оно упало неудачно. Зачем-то не на месте оказался лом, прислонённый к коротышу, то есть к ненужному куску бревна. Падающий комель ударил его по выступавшей части, лом с гудением взлетел в воздух, покрутился и воткнулся в землю чуть не до половины. Я понял, что надо сбавлять темп, пока кого-нибудь, да хоть бы и себя, не покалечил.

Закурил, услышал шаги. Соседка эта полуголая подошла ко мне, сказала, здравствуйте, вы не поможете открыть? Она держала в руке какую-то баночку, стояла чуть далековато от меня, но я не собирался делать шаг ей навстречу. Она потянулась вперёд, вытянула руку, я взял эту баночку, а глаза неподвижно уставились на её грудь, почти совсем высунувшуюся из узенького лифчика. Ничего особенного там не было, но три недели, господа! Да и вообще, я тоже был в одних трусах. Вид у меня стал, наверное, ещё живописней. Открыл баночку, сказал, пожалуйста. Она поблагодарила и пошла на свой участок, поблёскивая на солнце белой попкой.

Валера крикнул: шеф! Пошёл к нему, подняли на полиспастах обработанное бревно, обмотали верёвки вокруг комля и вершинки, подвесили над венцом. Валера должен был раскладывать паклю, вместо этого внимательно, с участием, что ли, посмотрел на меня и спросил: что с вами, шеф? Утомились, что ли?

Шефом он меня называл, конечно, в шутку, никаким шефом я ему не был. Рубили мы в паре, нам нравилось — лишних людей на объекте нет, и деньги удобно делить — руб тебе, руб мне, никаких проблем. Откуда тут шефы? Вопрос я бы ещё стерпел, но участливый взгляд — это слишком. Я буркнул: ты сам в … не утомись. Пакля тяжёлая, смотри, надорвёшься. И пошёл на свою половину.

Работать эта баба мне опять не дала. Я пилил корыто. Грохот, конечно, вонь из глушителя, опилки летят веером. Увидел её ноги, поднял голову — стоит, смотрит. Я сразу заглушил пилу — может, поймёт, что мешает. Пилу держал в руке, чуть не обжёгся о глушитель, чуть не матюгнулся, поставил пилу и тоже уставился на неё. Животик, кстати, ничего себе — мягкий, но плоский, и форма какая-то приятная. Она опять нагнулась в мою сторону, опять я увидел выглядывавшие из лифчика её --">