Сергей Николаевич Есин - Смерть приходит по английски

выкидыш, просто закопанный в саду под яблоней, и таинственный календарь женских дней, и разговоры о текущем. Самое престижное в военный голод для повседневных разговоров — это, конечно, все, что связано с едой, жратвой, питанием. Если не прихватишь с собой, то не будешь сыт. Одна его двоюродная сестра работала в детском доме, здесь можно было съесть оставшуюся от капризного воспитанника котлету. Другая — в финансовой организации, которая так же, как и теперь, но с большей принципиальностью следила за налогами. Налог с коровы, с яблони, с земли, чего здесь, спрашивается, ухватишь? Третья сестра училась в ремесленном училище. Это та система обучения простым заводским и рабочим специальностям, которая существовала, но успешно была разрушена в новое российское время. Впрочем, помыкавшись с восторженной интеллигенцией, вроде бы сейчас, под маркой колледжей эта старая система успешно восстанавливается. Но хлеб, но разрезанная вдоль буханка хлеба?

В вечерних разговорах за отскобленным добела кухонным столом, на котором в чугунке стоит разварная, белая как снег вареная картошка, возникали занятные сюжеты. Это о некоторых знакомых дамах, трудившихся на лучшей рабочей точке города, на Хлебозаводе. Автор пишет слово «хлебозавод» с большой буквы. Дамы были не только всегда сыты сами. Понятие «хлебное место» не утратило своей актуальности и ныне. Дамы, оказалось, могли вынести с территории, подложив в трико, так сказать, нижние дамские штанишки, которые уже не обшивали, как раньше, тонким вологодским или бельгийским кружевом, а плели из грубых хлопчатобумажных нитей, могли, иронически прихохатывая, — вынести разрезанный вдоль, а не поперек кирпич хлеба. Эта «доля» так уютно мостилась под пышной женской кормой, создавая тем самым такую совершенную, законченную и привлекательную форму, что ни один охранник с тульским ружьем или ижевской трехлинейкой не мог на заводской проходной заподозрить акта государственного хищения. Но пять лет за три колоска — это тоже факт минувшей сталинской эпохи. Как лихо эти эпохи меняются под рокот эстрадных песен и шелестение плакатов: «Почему ты еще не записался в ЛДПР?» Как все-таки хорош и сытен хлеб с ароматом вкусной женской задницы! Но автор вспоминает, что пора возвращаться к кинотеатру на Зубовской площади. Там шли «трофейные» фильмы.

В благодатное послевоенное время, когда, пожалуй, еще не рухнули продовольственные карточки, а по городским тротуарам еще хрустели, призывая к милосердию, самодельные инвалидные коляски, на московских экранах кино появились, чтобы поддержать моральный дух населения, трофейные фильмы! Инвалидные коляски были трагическими символами эпохи. На таких же колесах-подшипниках послевоенная молодь мастерила и свои деревянные самокаты. И сейчас герой смог бы не только создать чертеж такого пацанского самоката, но, пожалуй, его и смастерить. На самокатах ездили те, кому еще предстояло воевать в Афганистане и Чечне, а на тележках — те, кто уже отвоевал. Это были даже не тележки, а низкие, как правило, самодельные деревянные платформы, к которым кожаными ремнями привязывался обрубок отвоевавшего человеческого тела. А мы еще о социальной поддержке! С головой и руками, а часто и с орденами, издающими при отчаянной езде мелодичный звон. Руки были нужны, чтобы катить коляску, отталкиваясь от земли. Вот тогда и хлынули на героический советский киноэкран «трофейные» фильмы. Они должны были перекричать песни этих колясок. Не хватало хлеба, но были трофейные песни. С Запада везли, оказывается, не только заводы Опеля и картины итальянских мастеров из разбомбленного английской авиацией Дрездена. Везли сладкие иллюзии кинофабрик Третьего рейха. Откуда тогда мы до сих пор помнили бы роскошных поющих и танцующих звезд, побывавших еще и интимными подругами обвиняемых на Нюрнбергском трибунале? Сексуальная экономика всегда была экономной.

Что тогдашнее пацанье видело в кинотеатре на Зубовской площади? Нет, нет, тот экран помнит еще и фильмы ленд-лиза. Или это были фильмы английских и американских благотворителей? «Багдадский вор», «Джордж из Динки-джаза» с бессмертной для того поколения песенкой «Мы летим, ковыляя во мгле, мы летим на последнем крыле. Бак пробит, хвост горит, но машина летит на честном слове и на одном крыле». Летим! Не правда ли, слова получше, чем у современной российской эстрады? Эстрада нынче объясняется с любимыми

--">