Сергей Геннадьевич Бабаян - Человек, который убил

Сергей Геннадьевич Бабаян Человек, который убил

Несколько лет назад, в самом начале мая, отдыхали мы на М-ском водохранилище неподалеку от старинного русского сельца Ясновидова. Весна в том году выдалась ранней, и погода стояла чудесная. Березы уже оделись полной листвой, жаркое солнце далеко выгнало молодое густолистое разнотравье, и мелководье небольшого заливчика, вырезавшего в речном берегу остроугольный уступчатый мыс, уже золотилось чешуйчатыми блестками ряски и полупрозрачной аквамариновой цвелью. Комар еще, к счастью, не полетел – но, судя по погоде, ожидался самое позднее через неделю. Река в этом месте разлилась почти на версту; ярко-голубое, чуть тронутое облачным пухом небо и напоенную солнцем огнистую синь воды разделяла двухцветная – мокрой зелени пойменных трав и черни елового леса – полоска дальнего берега, однообразную (пленительно однообразную после хаоса города) замкнутую бесконечность которого нарушали лишь три темно-серые, аппликациями вырезанные ладьи – силуэты далеких силосных башен. Наш маленький лагерь, по многолетней уже традиции расположившийся на мысу, с трех сторон окружала вода, полускрытая слева (мерцал среди бирюзово опушенных ветвей переливчатый солнечный блеск) высокими зарослями полузатопленных древовидных кустарников, называемых в здешних местах кушарями; по правую руку) тянулся извилистый, узкий, обыкновенно изобилующий плотвою залив, наш берег которого охрился крапленным галькой песком, а противный утопал в серебристых клубах краснотала. Стрелка соединялась с большой землей едва вмещающим автомобильную колею перешейком, за которым, скрывая поля, поднимались светло-зеленые с голубизной (еще не потускневшие от пыли и не зарумянившиеся от солнца) молодые сосновые, с промельками березы, посадки.

Весной, на безлюдье, здесь было изумительно тихо: воздух стоял неподвижно, легкий плеск неистребимой на широкой воде волны угасал в суглинистой толще невысокого, но крутого обрыва, и лишь из зарослей чутких, как фольговый серпантин, кушарей – казалось, день и ночь беспокойно перебирающих пальцами своих длинных и узких листьев – струился еле слышный, обманчивый (вдруг исчезал, как тиканье привычных часов) трепещущий шелест. Речная дорога была пуста, как открытое море: ни зыбкий лодочный штрих, ни волнистая струйка дыма, ни деревянно застывшая йота фигуры терпеливого рыболова – ничто не нарушало неподвижной уединенности водной глади и берега. Со дня на день ожидался нерест многочисленного в те годы леща (рыба, хотя и лениво, уже поплескивала хвостом), поэтому река и побережье были закрыты; лишь время от времени, буровя – тупым сверлом по металлу – хрупкую тишину, вспарывал искрящийся шелк воды хищно заостренный (разворачивалась веером из-под киля серебристая бахрома), атакующе вздыбленный глубоко просевшей кормой могучий катер рыбоохраны.

Наша поездка, как и в прошлые годы, проходила под вывеской научно-исследовательской экспедиции (половина моих друзей работала в институте с совершенно кабалистическим для непривычного уха названием), что подтверждалось многочисленными, облагороженными даже гербовыми печатями отношениями. Инспектора знали об этом – и потому на своих ревущих левиафанах приставали к нашему берегу только в гости. Это был загорелый, мускулистый, немного мрачноватый народ, крепко и прихотливо связанный между собой и местными властями всех ветвей и рангов. В последние два года на время нереста им придавали повсеместно расплодившихся со скоростью ядовитых грибов омоновцев, вооруженных короткими тупорылыми автоматами: формально подчиненные рыбоохране, омоновцы действовали вполне независимо (и часто – не от большого ума), и поэтому даже мы их побаивались.

Нашей охранной грамотой являлось разрешение на лов. В этом документе было оговорено время, в течение которого экспедиция могла выловить указанное количество рыбы (в хвостах) при помощи определенной длины и размера ячейки сетей. Зажабренная (застрявшая в дели) рыба обрабатывалась с научными целями, которые у меня нет ни слов, ни нужды описывать. Технически эта обработка заключалась в ее потрошении, взвешивании отдельных внутренних органов на лабораторных весах с последующей их (внутренних органов) консервацией для анализа (на этом я заканчиваю – надеюсь, достаточно краткий – обзор нашей ихтиологической деятельности). Не знаю, надо ли пояснять, что выловленная --">