Александр Александрович Телегин - Берёзка на крыше. Повесть

Александр Телегин Берёзка на крыше. Повесть

Альбина Николаевна

В большом сибирском селе Красновка¹ на улице Советской жила Альбина Николаевна Н… – учительница английского языка.

Домик у неё был старый, бревенчатый, с трухлявым нижним венцом и осыпавшейся от дождя, ветра и зелёного дятла глиняной штукатуркой. Нынешней зимой краснокнижный, ранее не виданный в этих местах, зелёный дятел прилетал почти каждый день и, удобно устроившись у переплёта венцов, принимался стучать: «Тук-тук, тук-тук-тук». Хозяйка выбегала, прогоняла его, но он, выждав на ветке клёна, возвращался, и продолжал долбить штукатурку, усыпая ею сугроб над фундаментом.

Альбина Николаевна сердилась на дятла, опасаясь, что он может продолбить стену насквозь, но одновременно ей было весело на него смотреть: уж больно он был красив – светло-зелёный, с чуть более тёмными крыльями и красной полоской на голове.

– Я уже простыла, выбегая раздетой на мороз, – жаловалась учительница своей тридцатисемилетней дочери Юле, жившей с сыном Феденькой на другом конце села.

Но когда весной дятел перестал прилетать, Альбина Николаевна заскучала по нему, и долго ещё ждала, что раздастся глухой стук, но вместо него слышала, как о тарелку спутниковой антенны звонко бьётся капель.

Альбине Николаевне было чуть больше шестидесяти, но выглядела она намного моложе: роста была чуть выше среднего, держалась прямо, имела шикарные тёмно-каштановые волосы, густые и длинные, без единой сединки и, когда она укладывала их на затылке, то будто корону надевала, и тогда в манере держать голову, в чуть заметной улыбке и во взгляде чувствовалось что-то царственное.

Уже четыре года Альбина Николаевна жила одна. Её муж Василий Павлович, бывший совхозный агроном, умер в январе пятнадцатого года от рака желудка. Смерть его была долгой, мучительной, потребовавшей её ухода из школы. Он плакал, кричал от боли и злился на неё за то, что давала недостаточную, по его мнению, дозу обезболивающего и запаздывала делать уколы. Последние две недели были настоящим адом. Вася не спал сам и не давал ей. Стоило ей забыться, как он будил её криком, требуя, то укола, то холодной воды, то успокоительных капель, то прося поговорить с ним, жалуясь на жару, а через минуту на холод. Наконец, крещенским вечером Альбина Николаевна, сидя в кресле у постели мужа, провалилась в такой глубокий сон, из которого не выведешь даже стрельбой над самым ухом. Когда она проснулась, Вася уже был холодным.

На похороны приехало множество его родственников из Города, пришли её коллеги из школы и просто жители, знавшие Васю. Всё смешалось, закрутилось, замельтешило вокруг, мешая ей быть в этой суматохе самой собой и осознавать происходящее.

Вася лежал в гробу, будто был ей далёким и незнакомым человеком. Она удивлялась, что этот мужчина с провалившимися висками, впавшими щеками, жёлтым измученным лицом сорок лет был её мужем, и не испытывала ни горя, ни жалости, ни любви, никаких других чувств, а только отупение, безразличие и усталость, как снег, мертво застилавшую всё вокруг.

Когда были совершены какие положены обряды, включая поминки на девятый день, и все приезжавшие хоронить Васю, уехали, Альбина Николаевна зажила так, будто ничего не случилось. Мужа она вспоминала редко, и с тайной досадой.

Не зная этого и искренне желая хоть как-то поддержать её в первые, самые горькие дни утраты, приходила Васина сестра Зоя Павловна – тощая семидесятилетняя женщина, жившая по соседству с Юлей. Она садилась за стол, глядела на Васино место, вспоминала, как он последний раз ел приготовленный ею супчик и плакала:

– Две ложечки всего съел, а потом прошептал: «Всё! Съел я своё на этой земле».

Перейдя в зал, Зоя Павловна благоговейно смотрела на кресло, в котором сидел Василий и смотрел телевизор:

– Как он, миленький мой, любил про джентельменов удачи, как смеялся! – и она опять плакала.

Потом вставала, проводила сухонькой ручкой по сиденью и говорила:

– Будто тепло его ещё осталось.

Уходя, она утешала невестку:

– Крепись, Алечка! Всё в руках божьих. Не печалься уж очень. Скоро все там будем, все опять встретимся.

На сорок дней пришли только свои: Юля с Феденькой, Зоя Павловна да две соседки. Поставив на стол тарелку со стопкой блинов, золовка опять заплакала:

– Как он, братик мой миленький, любил блинки! Немного ж ему довелось их покушать.

За столом о Васе говорили меньше всего: --">