Вадим Иванович Кучеренко - Искушение

бродил по городу, не чувствуя усталости. Уже начинало смеркаться. Глаза его застилали невыплаканные слезы, и он едва не врезался в незамеченную им зеркальную витрину, освещенную изнутри, однако остающуюся непрозрачной, будто сама тьма притаилась за нею. Из-за массивной, окованной железом, двери, когда она приотворялась, выпуская или впуская кого-то, раздавалась громкая музыка, доносились отголоски веселья. Этот оазис света среди мрачных провалов окрестных домов привлек внимание юноши, завладел всем его существом и почти против его воли принудил открыть дверь и войти.

Это был другой мир, прежде незнакомый Марку.

В этом мире светили десятки, если не сотни, искусственных солнц-ламп, отражающиеся во множестве зеркал, которые множили их уже до неисчислимых количеств. Играла музыка, заглушая слова, и разговаривать было не только необязательно, но даже невозможно. За столиками сидели люди, они пили, ели, смеялись так, словно это происходило в последний раз в их жизни и уже никогда не повторится. Марк в поисках свободного места за одним из столиков осторожно и неловко пробирался между ними, иногда наступая кому-то на ноги, иногда толкая кого-то, но никто не обижался и не ругал его. Неожиданно он увидел в углу зала столик, который только что освободили и еще никто не успел занять его. Как только Марк со вздохом облегчения опустился на стул, к нему тотчас подскочил худощавый, весь какой-то будто прилизанный слюнявым коровьим языком, официант и подал меню. Юноша наугад ткнул пальцем в раскрытый фолиант, и, видимо, угадал, потому что официант подобострастно изогнулся и одобрительно заулыбался и вскоре принес ему какой-то напиток в высоком бокале. Юноша, не считая, отдал ему все деньги, которые нашел в своем кармане, жестом дал понять, что пока больше ни в чем не нуждается и, отпив из бокала огненной жидкости, погрузился в созерцание ресторанного зала.

Еще раньше, едва вошел, Марк заметил, что весь этот мир был рассчитан на обман, зрительный и слуховой. Зеркала множили образы, горящие свечи в резных подсвечниках рождали вместо света мрак, звуки искажались, возвращаясь эхом из темных углов зала, понять истинные размеры которого не представлялось возможным из-за царящего в нем сумрака. Если бы юношу спросили о его ощущениях, он ответил бы, что оказался в мире теней. Тени, повинуясь язычкам пламени многочисленных свечей, то отступали, то приближались, они то скрывали окружающее, то срывали покров тайны. В одно из таких мгновений Марк заметил, что за столиком он уже не один. Напротив него расположился незнакомец с немигающим взглядом кажущихся в этом освещении черными глаз. Мужчина смотрел на него, но, казалось, не видел, о чем-то задумавшись. Марком овладело смутное беспокойство. Чтобы стряхнуть с себя гнет пеленающего его разум облака непрозрачного взгляда, он отвернулся и отхлебнул из бокала. Ничего не почувствовал. И выпил еще, опустошив бокал.

Внезапно склизкий, рыхлый комок начал подниматься из его желудка, вызвав приступ тошноты. Марк откинулся на спинку стула, закрыл глаза. Мир вокруг пустился в сумасшедший хоровод. Черные глаза напротив, белая скатерть, танцующие тени – все кружилось и летело в тартарары с бешеной скоростью, но самое ужасное было то, что ему было нечем дышать. Он многое бы сейчас отдал за один только глоток свежего воздуха. Но было душно, затхло, омерзительно.

Так же неожиданно головокружение закончилось, и все встало на свои места. Марк приоткрыл набухшие веки. И наткнулся на изучающие его лицо глаза незнакомца. Но как-то странно они смотрели на него. Без малейшего интереса, скучно, точно заранее все предвидели.

– Тебе плохо, малыш? – услышал Марк и невольно кивнул в ответ. А затем так же безотчетно, повинуясь неведомой силе, которую люди называют инстинктом, он начал рассказывать. Все, что пережил за сегодняшний день и за всю предыдущую жизнь. Глаза напротив не изменили ни на йоту своего выражения, они не поощряли его, но и не отталкивали, слушали. А только это юноше и надо было сейчас. Он говорил и говорил…

И вдруг осекся. Внезапная мысль, что он говорит на своем языке, языке немых, лишила его дара речи. Исповедаться можно только когда тебя слышат, пусть даже не понимают. Юноша почувствовал гнев и обиду. Если вдуматься, незнакомец ни в чем не был виноват перед ним, но почему он не остановил лавину его гримас и жестов, а продолжает странно смотреть на него своим непроницаемым потусторонним --">