Юрий Федорович Шкапов - За полями, за лесами, или конец Конька-Горбунка. Сказка

помоги-ите, тёти Дуни!..

Ты кто – парень? Так не трусь.

Обойдись без тётек Дусь.

Во все дырки суйся, суйся,

всем про всё интересуйся.

Эх вы, временные люди,

подавай вам всё на блюде.

Вас ведь тут десятка по три…

Мать-то, чай, поди-ка ждёт,

вот сыночек в вуз пройдёт.

И куда отец твой смотрит!» –

«На войне он». –

«На войне-е…

Ну прости, коль в чём обида.

Я ведь так, шучу для вида,

прикипел ты к сердцу мне,

вижу – маешься, угрюм.

Ладно, я поговорю…»

Тут же сразу, по привычке –

что ей вывески-таблички,

указатели пути –

как и с чем к кому идти

(всё ей ясно, что почём!),

пошепталась с Кузьмичём,

старым мастером-провидцем.

За себя не так бы рада:

«Всё. Берёт. Старик с ехидцей,

только делай всё как надо.

Завтра выйдешь к нему в смену,

во-он на тот станок подменным.

Ну, счастливый путь-дорога!»

Голос дрогнул так, немного,

и глаза на мокром месте –

всё уж порознь, хоть и вместе.

17

«…Вот станок тебе, ДИП-двести, –

ввёл в права его Кузьмич. –

Это должен бы ты знать:

ДИП – «Догнать и перегнать!»

Лозунг был. Не лозунг – клич!» –

И остро взглянул на парня –

понял-нет, юнец-напарник?

Было ж, о-о!.. А вот старик.

Эх, пора – счастливый миг!

Замер, глядя отрешённо.

«М-да, – прокашлялся смущённо. –

Мда, ну ладно, это – было.

Но… что было – не уплыло:

нету в нас того уж пыла,

этот клич теперь – для вас!

Понял?» –

«Понял». –

«В добрый час!»

Знал Кузьмич: лишь на доверье

отрастают крыльев перья

и когда ясны все дали.

«…Изучи станок в деталях.

Обучи резец заточке.

Присмотрись к делам соседа,

что не так – спроси, разведай.

Как готов – поставим точки».

Что ж Никита – рад безмерно?

Как сказать…

Не суеверный,

всё ж «тьфу-тьфу» через плечо,

вдруг работа увлечёт?

Потихонечку, с оглядкой

чутко тронул рукоятки,

нежно так повёл резечек –

и станок завёл с ним речи,

существо совсем живое:

вот ворчит, натужно воя, –

тяжело, убавь подачу,

обороты скинь чуть-чуть,

да не так, не наудачу,

а точней узнай, в чём суть;

вот поёт, звенит! – в охотку

чистовая обработка.

Скорость вдруг на миг угасла –

в кулачках поджал деталь,

и – с шипеньем, как по маслу,

синевой струится сталь;

вот резец алмазным жалом

вьёт металла лёгкий пух;

вот державка задрожала –

эй, смотри, наловишь мух!

Для порядка (для натаски),

как и все, начал он с фаски.

Робко так сперва, сторожко,

ну потом – что в ужин ложкой!

А Кузьмич – старик-хитрец:

мельком глянет на резец,

будто так чертёж подсунет,

мельком острым взглядом клюнет –

и весь вид: мол, хата с краю.

А Никита пот стирает,

мастерство в себя вбирает.

Всё сложней, сложней детали.

Ноги словно гири стали,

и спина… не сразу прямо.

Ничего, и он упрямый,

одолеть надо резьбу!

Вспомнил деда, луг, косьбу:

как потел! Косу заносит,

нет уж сил… – коса вдруг косит! –

И резьба того же просит?..

Хо, уж смена! Вот же, чёрт,

в деле время как течёт!

«Можно, я ещё немножко?..»

И Кузьмич блуждает взглядом:

«Мне… там тоже кой-что надо».

Сел в конторке у окошка,

трёт щетину подбородка.

"Мда-а… Как сало в сковородке:

чуть прижги – пахнёт приятно.

Только – чуть прижечь, понятно…»

18

Мы потом не помним строго,

что мелькнёт на всех дорогах,

но уж юности пора –

как зарубка топора.

В память всё врезает юность:

взгляд, улыбку, смех, угрюмость.

Юность всё берёт на веру

и ни в чём не знает меры.

Молодому – молодое:

работнуть, так норму вдвое,

погулять, так уж запоем,

спать, так хоть пали над ухом –

ни пера им и ни пуха,

молодцам и молодухам!

«Вот, – сказал себе Никита, –

где собака та зарыта!»

Захватило, понесло

чудо-юдо ремесло.

Словно коней под уздцы,

взял станок свой за резцы,

показал-провёл по кругу,

подтянул ремень-подпругу,

молча гикнул: ну-ка, черти!

И – забылся в круговерти.

Ночь ли, день, число какое,

холод-жар, остро-тупое –

гей! – несётся колесница.

Колеса мелькают спицы,

всё быстрей, быстрей разгон.

Цех, станки кружатся, лица,

и душа поёт-резвится,