Юлия До - Пуская мыльные пузыри

ей перезвонил. Ты, Лева, будь добр, скажи ей, чтобы она больше не звонила и не приходила сюда, пока не извинится за свой тон! Ты меня понял? И пусть запомнит, что я – Ипполита Ивановна, не Ипполина, не И-Полина, не Иппонина! Ипполита Ивановна! И-п-п-о-л-и-та! Пусть зарубит себе на носу!

От горячности слов волосы хозяйки растрепались.

– Ты меня слышал, Лева?

– Что? – переспросил тот. Он погрузился в чужие бесформенные мысли, не имеющие логического строя. – Простите, задумался.

Ипполита Ивановна махнула рукой, пошла на кухню. Завизжал чайник.

– Ох, ох, что с ним, – причитала старушка, осторожно переливая кипяток, – хороший же парень: красивый, хоть и носатый; умный, хоть и нудный; рукастый, в доме все чинит… А что-то не так с ним, ох, не так. Будто сломалось что-то в человеке…

– Сломалось, – повторил задумчиво Лев Георгиевич.

«Когда, если не сейчас?» – подумал он, вернулся в комнату. Закрыл дверь на щеколду. Быстро прошел к комоду, героически закрывавшему проплешину на обоях, открыл нижний ящик, до которого Ипполита Ивановна во время уборки не могла дотянуться из-за больной спины, и достал оттуда маленький сверток. Неуверенно осмотрел его содержимое – баночку мыльных пузырей, которую купил в киоске на другом конце города. Купил, пожалел, застыдился, спрятал, но не выбросил.

Однажды он увидел Любовь Григорьевну, пускающую мыльные пузыри с видом неподдельной умиротворенности. Она, заметив его, спрятала бутылочку, улыбнулась, сказала лишь: «Это расслабляет!»; и убежала.

«А что я теряю?» – подумал Лев Георгиевич, вышел на балкон, взболтал баночку и выпустил рой маленький пузыриков, подхваченных ветром и унесенных куда-то далеко. Ничего. Выпустил еще. Ничего. «Может, нужно смотреть на них, пока не лопнут?» – предположил Лев Георгиевич и выпустил дюжину мыльных пузырей вглубь комнаты. Смотрел, не моргая, пока последний не лопнул. Ничего.

Невозможно радоваться, словно какому-то чуду, тому, чье устройство ты понимаешь. Раздутое мыло. Интерференция света на тонкой пленке. Ничего более. Нет возбуждающего интереса, восхищения, ощущения близости чего-то волшебного и необыкновенного.

– Будто сломалось что-то в человеке… – прошептал Лев Георгиевич.

Стрижка

Среда. Любочка всегда любила среды. Сама не знала почему, но любила. Среда ассоциировалась у нее с желтым цветом. Пять темно-зеленых букв на желтом – цвете солнца, радости и символе болезни, увядания, бедности и страдания у Достоевского. Среда была желтой.

По средам всегда происходило что-то хорошее (или менее плохое, чем в остальные дни). В школе было меньше уроков – и в детстве, и на работе. По средам мама готовила курочку и любимое Любочкино печенье. Среда – хороший день.

В среду человек работающий успевает войти в режим с понедельника и еще не так сильно устает, как в пятницу. Бездельнику же просто нравится слово «среда».

Конечно, мысль, что половина каникул прошла, омрачала отдых, но Любовь Григорьевна старалась не думать о плохом.

В эту среду Любочка решила выполнить самые важные задачи на каникулы: подстричь Бубу и навестить мать. С утра Любочка позавтракала, подхватила коротконогого шпица на руки и пошла в салон «Собачий рай». Она терпеть не могла это место, как и его название, но в «Собачьем рае» работала Рита, ее давняя подруга. Они сидели за одной партой. В той школе, в которой теперь Любочка работала, в той школе, из которой, влюбившись, сбежала Рита.

Салон находился недалеко от дома, всего в двадцати минутах ходьбы. Это подкупало. Да и Рита по старой дружбе делала небольшую скидку.

Тучи нависали над городом, угрожая излить из себя дождь, но угроз своих не выполняли. Желтая вывеска «Собачий рай» моргала.

Звонок, висящий на двери, издал негромкое троекратное «дзинь», когда Любочка с Бубой зашли в салон – зашла Люба, собачка торчала у нее из-под мышки, тявкая на яркий свет и знакомый запах.

В салоне горели желтые лампы, некрасиво оттеняли оливковые диваны, которые неприятно смотрелись в окружении стен канареечного цвета.

Желтый день, желтая вывеска, желтые стены, желтые листья, шуршащие под ногами. Все было желтым в эту среду.

Со стен на входящих смотрели собачьи морды, подстриженные по последней собачьей моде, завитые, ухоженные. Обстановка в комнате ожидания была скудной. Всего два диванчика друг напротив друга, стойка с кассовым аппаратом, перегоревший торшер и горшок с чахлым растением. Самое интересное происходило за --">