Зот Корнилович Тоболкин - Избранное. Том второй

парень.

- Один раз можно. Мы вот тоже не пьём, а ради такого случая согрешили. Иль ты за мой отъезд с отцом выпил? Он, поди, рад, что Камчук уезжает, а?

- Об этом его спрашивай, – буркнул Ефим и, сдвинув на затылок шапку, из-под которой выскользнула бронзовая прядь, без лишних слов опрокинул посошок.

- Ну, с богом! Спасибо за хлеб за соль, хозяюшка, – дружески обнял хозяйку гость. – Повезло тебе, дьявол кудлатый! Такую жену отхватил. Вот если схвачу её и – в тайгу, а? Что скажешь?

- А райком на кого? – скрывая зевок, усмехнулась Мария.

- Григорий заменит, – подталкивая Ефима к порогу, рассмеялся Камчук.

Сняв с гвоздя под полатями кубанку, Науменко привычно кинул её на непослушные кудри и последовал за ними.

Землю подсинила ночь. На всё село один огонёк запоздалый, да и тот скоро Мария потушит. Трескучая, насупленная ночь! Такие бывают перед зимним Николой.

- Час поздний, ночевал бы, – не очень настойчиво предлагал Науменко. – Утром с народом простишься, уедешь по-людски.

- Прощаться не стану. Бузинка не на краю света. Поехали, Ефим! Да чтоб не цоб-цобе, а с ветерком!

Жеребец, ёкая селезёнкой, рванул с места.

«Вот и всё», – облегчённо вздохнул Камчук и оглянулся: куда- то за спину торопливо уплывали серыми утицами дома.

- Наддай! – давясь морозным воздухом, крикнул он. – Грра-бят! – Воронко, приученный к этому крику прежним хозяином, прянул в сторону, едва не выскочив из оглобель, и понёсся остервенелым чёрным ветром. Дома-утицы не отплывали теперь – испуганно шарахались. А деревня спала.

«Спячка одолела!» – усмехнулся Камчук.

Вспомнилось, как в двадцать девятом въехал сюда уверенный в себе, в своей правоте, чтобы сломить глухое молчание деревни, оживить её, очеловечить, вытряхнуть из неё дремучую окаменевшую душу и вдохнуть новую, раскрытую, доверчивую. Как влажное горящее зерно, перелопачивал человеческие судьбы. Перелопачено немало.

Колхоз сперва было пошатнул и его несокрушимое душевное здоровье, и незыблемую уверенность в себе, заставил многое пересмотреть. Пришлось одолевать не только заскорузлую косность мужика, но и свои сомнения.

«Теперь уж всё», – стараясь слушать гулкий дробящий топот коня, думал Камчук, дыша раскованней. Его утомил длинный разговор с Науменко, которому отныне придётся тянуть лямку председателя. По плечу ли она Григорию? Рубакой он был лихим. Камчук это помнит. Но пора кавалерийских набегов миновала. Уяснит ли это Науменко? Трудно сказать, однако время для внушений пока есть.

Едва успел шевельнуть мозгами, а Воронко уже полдеревни позади оставил. Вот и время так же. Оно не для тугодумов. Воронка остановить можно. Время не остановишь, дикое оно, необоримое: заглядишься – раздавит. До сих пор Камчук ладил со временем. Жизнь его была правильной, руки чистыми. А замараться несложно. Нужно лишь слегка уступить своим слабостям, и станешь притчей во языцех. Но он не уступал, не сдавался. В двадцать первом кулаки затянули на его шее петлю, другой конец, привязав к осёдланному жеребцу. Было страшно, но Камчук не кричал, не взывал к чёрной вражьей совести, кровавыми слезами плача в душе по уходящей молодой жизни. Солнце в морозном кольце ещё никогда не казалось таким привлекательным. И вдруг всё опрокинулось, завертелось, скрылось в цветном тумане: один из кулаков вскочил в седло и, пришпорив коня, на полном скаку поволок пленника по улице. Камчук не помнит, как между верёвкой и шеей оказалась правая рука...

- Стой! Стой, варнак! – спугнул его мысли чей-то громкий окрик, когда Воронко грохотал по мостику над яром. Кричали из конюховки.

- Спала бы ты, тётка Афанасея! – проворчал Ефим, с трудом удерживая жеребца. – Базлаешь среди ночи!

- Ты где вырос? – вырывая у него вожжи, низким грудным голосом заговорила женщина.

- Что случилось? – недовольно спросил Камчук, узнав в подошедшей конюха Афанасею Гилёву.

- Коня некованым запрягли, вот что! Ему это простительно, в деревне без году неделя, а тебе-то стыдно! – она ткнула Ефима в спину, приказав: «Заворачивай на конный!».

- Мы торопимся! – не очень твёрдо проговорил Камчук. Он побаивался этой мужиковатой дерзкой бабы.

- Перепрягу и поезжайте! Скатертью дорога! – ведя жеребца под уздцы, невозмутимо отвечала Афанасея. – Тебе кто дозволил брать Воронка?

- Кто, как не Пермин!

- Он токо это и умеет. Фатеев живо --">